Ближе к границам базы разместились так называемые здания фуршетницы. Они в основном предназначались для производственной и научной деятельности, и стены на этажах были из стекла, отчего снаружи удавалось разглядеть, чем заняты внутри инженеры. Рядом с вратами базы стояла одна из таких фуршетниц, в которой находился автопарк из антигравитационных автомобилей.
Поднявшись по винтовой лестнице на второй ярус автопарка, я встретил там инженера Хапсалана, который технически поддерживал мой специальный транспорт в полной «боевой» готовности. Специальный, потому что для меня был оборудован весьма фееричный аппарат. Дабы развить представление у хиронцев о том, что я, Аполлон — бог солнца, и каждое утро вместе с восходом светила, снисхожу в храм, выстроенный в мою честь у подножия горы. Для подкрепления этой легенды, мой летательный аппарат, едва вынырнув через арочные врата олимпийской базы, тут же на сверхзвуковых скоростях взмывал вертикально вверх на высоту сорока километров. И оттуда при помощи бортовой навигации, ювелирно точно нацеливался на место приземления — в центральное отверстие купола храма Аполлона. Включив специальное световое сопровождение, я ослепительной яркой точкой, появившейся откуда-то из запредельного неба, вместе с началом восхода солнца и ознаменовав рассвет, под восторженные возгласы здешнего племени хиронцев, степенно спускался внутрь своего святилища.
Таким же образом практически каждое наше действие, совершаемое на виду у хиронцев, было театрализовано, и продумано до мелочей. А что касается храма Аполлона, то рядом с большим хиронских поселением, на скалистом подножии Олимпа, нами был выстроен целый храмовый комплекс, в стиле Акрополя, отчего он получил идентичное название.
Перед самым моим прилётом, свой храм покидала одна из лунных богинь, их смены чередовались. Но и я работал не ежедневно. В этом плане всё было весьма просто, и выглядело достоверно. В определённые дни, названные мной выходными, я пребывал на олимпийской базе, куда редко долетал какой-нибудь смелый хиронец. Так что я спокойно мог отдыхать, не боясь разоблачения, о риске которого меня незамедлительно оповещали. Для хиронцев же стало в порядке вещей, что какой-то восход солнца знаменуется моим «осеняющим нисхождением», а какой-то происходит без него. Но именно эта мелкая «незакономерность», подтолкнула хиронцев самих додумать причину, из-за чего впоследствии я был посвящён во все интриги Совета, и что, в сущности, предоставило нам ту долгожданную возможность заполучить чёрный ритуальный конус.
Вот как в Акрополе проходил мой день. Прилетев в храм, я оказывался в священной комнате. Комната была обставлена и оборудована по высоким мезалийским стандартам: как-то четыре мета пуфа — эдаких универсальных мебельных единицы, способных трансформироваться в кровать, кресло, диван, или несколько объединённых стульев. Встроенные в стены и потолок крестообразные электронные проекторы умели в любом месте пространства создавать голограммы, либо фотонные-компьютеры . Также в стене находился встроенный шкаф-стеллаж, с трансформируемыми перегородками из силовых полей.
Священная комната размещалась в глубине храма, и хиронцам воспрещалось в неё заходить. Обычно там я занимался всяческими делами, и дожидался прихода своего служителя. Как раз сегодня я разрабатывал солнечный календарь, и придумывал, как его доступно объяснить храмовнику, начертанием символов на световом столе в большом колонном зале. Написание светом — это была моя «божественная» особенность — прерогатива Аполлона. И каждый из богов пользовался своим способом начертания символов на псевдо-древнегреческом языке, разработанном Зевсом и Посейдоном при поддержке специалистов с Земли для цивилизации хиронцев.
Все мы здесь буквально сочиняли науки, адаптируя их к первобытным жителям планеты. Не давая им свои знания в чистом виде, преподавали только небольшой спектр наук, которыми обладали древние греки. Часто эти знания являлись не более чем вымыслом и фантазией, но даже такие, они прививали хиронцам систему ценностей, образ мышления и творческий поиск. Однако, несмотря на имеющуюся готовую древнегреческую философию, мы всё равно переделывали её на свой технократический лад. Советом было велено: во что бы то не стало изживать мистические представления из аборигенских умов.
