Сейчас мне уже трудно сообразить, что в них было ужасного. - Не могу, не могу, - жаловался он. - Взгляните на мои руки... Я вам все расскажу, но ради бога, помогите мне довести до конца одно дело.
Я летел, как помешанный, чтобы все устроить. Но вдруг земля качнулась и стала падать на нас.
Я знал, это авария: навстречу взметнулось пламя, какого я никогда не видывал, а ведь я повидал немало - я видел горящий пароход, горящих людей, видел, как пылает целая гора... Но об этом я не стану рассказывать... Все уже неважно, все, кроме одного, самого необходимого. "Кроме одного, - повторил он, - но теперь я вижу, что в этом одном - вся жизнь. Ах, сестра, вам сказали, что со мной? Не ранен ли я в голову? Ведь я все забыл и помню только одно, в чем для меня сейчас вся жизнь. Я забыл, что делал, но помню, где я бывал, забыл имена и не знаю даже, как меня зовут. Все это пустяки, не стоит придавать им значения... Наверное, у меня сотрясение мозга... ведь я не могу вспомнить ничего, кроме этой катастрофы... Если вам назовут мое имя, знайте, - оно фальшивое. А если я сам начну нести всякий вздор о приключениях на островах, считайте это бредом. Все это осколки... я сам не пойму чего... из них уже не сложить истории человека. Человек весь в том, что ему еще осталось свершить. Остальное - осколки и обломки, в которых сразу не разберешься. Да, да, иной раз человек выкопает чтонибудь из прошлого и думает: это я. Но со мной дело хуже, сестрица: случилось что-то такое, отчего моя память разбилась вдребезги, и в ней не осталось ничего цельного, кроме мысли о том, что я собирался еще совершить".
VI
Сестра милосердия рассказывала, слегка покачиваясь и не поднимая глаз, словно повторяла текст, выученный наизусть.
- Удивительно, как ясен и неясен одновременно был этот сон. Не знаю, где происходило дело. Он сидел на деревянных ступеньках, которые вели в какую-то соломенную хижину. - Она запнулась. - Да, эта хижина стояла на сваях, как стол на ножках...
А он сидел, расставив ноги, на нижней ступеньке и выбивал пепел из трубки об ладонь другой руки.
Голову он наклонил так, что виден был только белый шлем, казалось, что голова у него перевязана.
- Вы должны знать, сестра, - продолжал он, - что я не помню своей матери. Собственно, я никогда ее не видел, но в памяти у меня осталось какое-то пустое место, где чего-то недоставало. Вот видите, моя память и раньше была неполной, в ней не хватало матери. - Он кивнул головой при этих словах. - И потому на карте моей жизни никогда не исчезнет белое пятно. Я не мог познать самого себя, ибо не знал матери...
Что касается отца, - продолжал он, - то скажу вам откровенно: в наших отношениях не было ни сердечности, ни доверия. По правде сказать, нас разделяла глухая непримиримая вражда. Дело в том, что мой отец был на редкость примерный человек.
Он занимал видное положение в обществе и был преисполнен сознания, что неукоснительно выполняет свой долг, который он считал смыслом жизни.
А смысл жизни для него состоял в том, чтобы посвятить себя работе, преуспевать и пользоваться уважением сограждан. Это настолько важные обязанности, что выполнение их может быть прервано лишь смертью. Отец и в самом деле умер торжественно и солидно, словно удовлетворенный тем, что выполнил и эту свою обязанность. Меня он преимущественно поучал и обычно ставил в пример себя. Человеческую жизнь он скорее всего считал чем-то уже вполне готовым, вроде дома, доставшегося по наследству, или фирмы, полученной от предшественника. Он чрезвычайно уважал самого себя, свои принципы и заслуги.
Прожитая им жизнь казалась ему достойным примером для сына. Возможно, по-своему он любил меня и заботился о моем будущем, но представлял его себе лишь повторением собственного жизненного пути, Я ненавидел отца, ненавидел изо всех сил и назло исподтишка поступал ему наперекор, делал совсем не то, что он мог ожидать от разумного, послушного сына. Я был ленив, упрям, порочен и уже подростком спал со служанками; до сих пор помню их шершавые руки... Я вносил в отчий дом затаенную дикость и думаю, что самоуверенность старика была поколеблена моим поведением. Для него я был олицетворением необузданности и хаоса жизни, сопротивляться которым он был не в силах.
