Иван примерно на полпути остановил упряжку, решив, видно, дать оленям отдохнуть. Лида соскочила с нарты, отошла немножко, повернулась ко мне — и вот мы уже идем с ней по мягкому цветущему разнотравью.
— Вот что я думаю, — начала Лида. — Холодная земля — тундра. Но какое тепло этой земле дают все-таки здешние жители. Вот, скажем, тот же Иван Лагейский. Век прожил здесь, да? И ещё бы не один век жить ему. И мне вот здесь, честное слово, — она поправила пряди волос, — даже без малицы тепло.
А под ногами всё то же мягкое, зеленое, цветущее… Мы подошли к озеру. Я смотрю в него — синее. А может, не в него, а в Лидины глаза? И может, не оно смотрит на меня, а сама Лида?
Да ведь и на самом деле она смотрит на меня.
7
Напрасно мы с Лидой ездили в соседнюю бригаду оленеводов, где шесть лет назад жил мой добрый сказочник дед Игнат.
Я и так знал, что Игната Вылки в стойбище нет — живет в новом городе Большеземельской тундры, но думал, что, может быть, и сейчас по доброй традиции люди тех чумов сказывают сказки и поют песни.
— На охоту уехали. На гусей. Дня три ещё не вернутся, — объяснили нам оставшиеся в чумах женщины с грудными младенцами и ребятишки, которым до всего дело, а в школу рановато.
— На охоту, говорите? — рассуждал я. — Тоже надо. Зима долгая. На одних только оленей надеяться нельзя. Месяц — и оленя нет, а то и двух. Это на семью. А всей бригадой так недолго и целое стадо в котел угнать…
Мы не стали беспокоить своими делами хозяек чумов. У них и без нас забот по горло. И после полудня наша упряжка опять подлетела к стойбищу Ивана Лагейского. На душе у меня было грустно. Снова впустую пропал день. Распустив оленей, мы с Лидой направились молча в чум.
— Ха-а! Ха-ха-ха-а! — захохотал Иван, увидев нас.
Мы посматривали растерянно друг на друга и на Ивана. Лида провела ладонью по вспотевшему лбу и спросила шепотом, подставив лицо к свету с макодана:
— Что на лице? Грязь из-под копыт летела.
— Ничего нет. Лицо как лицо.
— А-а! Растерялись, небось. Где смелые, а тут… Проходите, — заговорил Иван, поглядывая на нас лукаво. Он всё ещё смеялся. Потом поставил на стол бутылку водки. — Тут, брат, не шпионов, как Термосов, ловить. Дела пострашнее.
— Не иначе как споить нас решил, Иван, — сказала Лида.
— Споишь вас… Всё ещё половина той бутылки спирта скучает. А эта водка — не простая. — Иван улыбнулся. — Вино богов! — Потом голос его стал тише и сдержаннее.
— Помните день, когда в третью бригаду ездили? После вашего приезда я тогда вам ничего не говорил. Думал, всё обойдется. Но, вижу, дед Явтысый недоброе затеял. Мы-то на стойбище в тот же день всё знали, что ни в какую третью бригаду вы не ездили, а были на горе Крутой. Старик Явтысый не выпускал из рук бинокля. Вот и затаил зло. Решил отомстить за оскорбление богов.
— То-то деда словно подменили. Старик был как старик. Добродушный, веселый. Потом я стала замечать: взглянет — будто шилом кольнет, — сказала Лида, словно себя убеждала. — Ну и что дальше?
— Что дальше… Я стал за ним наблюдать и убедился, что дед не на шутку решил расправиться с вами, ждал дня мести. Я знал, что он наступит на седьмые или на семнадцатые сутки после оскорбления вами богов. «Семь» у нас, что в русских сказках «три». Хотелось, конечно, чтобы наступил этот день на седьмые сутки, в вашем присутствии. Так и случилось. Вчера у старика было уже всё готово к мести, и я ночью будто бы выехал в поселок, а сам свернул в темноте на Крутую. Ночью там всё же жутковато, и я самую темень провел вместе с рыбаками в палатке на берегу залива. К Крутой я поехал на рассвете. В густом ивняке оставил упряжку, сам — на гору. Там, на ночном склоне вершины, где вообще людская нога не ступала, надел зимний совик, на лицо натянул фиолетовую маску, прикрепил бороду — серый клин оленьего хвоста. Лег в яму, будто специально для меня приготовленную. Лежать было удобно. А увидеть меня сверху, где сядэи, почти невозможно, да я ещё укрылся ивовыми ветками, связанными ковриком. Так я пролежал всё утро, а с выходом солнца меня разморило — уснул и проснулся от глухого удара чем-то тяжелым по земле. Это старик втыкал в землю хореи, связанные сверху в виде шестов чума. Уже готовы были две петли, на которых вот-вот должны повиснуть ваши тени. Увлеченный обрядом мести, старик не смотрел по сторонам. Поэтому он не заметил, когда я поднялся осторожно и подошел вплотную к сядэям.
