Лида с трудом вытащила из мешковатого суконного совика руку и сказала:
— Здравствуй, Иван! Будем знакомы. Меня зовут Лида Попова.
— Иван Лагейский, — подал тот руку и, повернувшись ко мне, произнес по-своему: — Хабене?
— Что-что? — спросила Лида.
— Ничего. Хабене. Русская женщина значит, — пояснил я.
Лида замерла недоуменно, но ничего не сказала.
— Заходите. В чум заходите. Будьте гостями, — сказал неторопливо Иван и начал распрягать наших оленей. — Стадо около стойбища пасется. Олени ваши не уйдут далеко. Заходите в чум, грейтесь.
Я повел Лиду к чуму.
— Это чум? — спросила она удивленно. — Как стог сена… Серый… Я ведь косила…
— Да, чум.
Я отыскал дверь и распахнул её.
— Заходи, Лида.
— Куда?
— Да вот дверь-то.
Лида просунулась с трудом внутрь чума, повертела головой туда-сюда и отпрянула назад.
— Выйдем, Вася.
Мы вышли.
— Что с тобой? Испугалась, что ли?
— Нет. Но… в чуме темно! Ничего не пойму я…
Я отчетливо вспомнил своё беспомощное состояние, когда из мира снежного безмолвия одним махом перелетел как бы через столетия и утонул в шуме самых современных городов.
— Я думал, вы давно в чуме. Что ж не заходите-то? — удивился Иван. — Заходите.
Иван, как все истинные ненцы, не разбрасывался лишними словами, не занимал нас лишними расспросами. Он прошел мимо нас, распахнул дверь и исчез за ней.
Лида подошла ко мне и шепнула:
— Обиделся он, что ли?
— Нет. Не обиделся. В тундре люди одно и то же не повторяют несколько раз. Запомни это на всякий случай. Зайдем.
Я отворил дверь и пропустил вперед Лиду и вошел сам. Яркий свет керосиновой лампы резанул глаза.
— Ой, как хорошо! — Лида не смогла удержаться. — Я думала, тут вообще некуда сесть, а места — хоть сто человек заходи!
Тревогу на сердце у меня как рукой сняло. Иван уже сидел в глубине чума, облокотясь о высокие подушки в наволочках из цветастого шелка.
— Проходите сюда. Садитесь. Будьте как дома.
Я перешагнул на латы, примостился рядом с Иваном и провел рукой по пушистому ворсу шкуры пестрого оленя.
— Садись, Лида…
Мы сидели на теплых оленьих шкурах. Супруга Ивана Авдотья раздула времянку, погремела за занавеской ковшом, поставила перед нами стол на низких ножках и занялась чашками.
Спутница моя уже ничему не удивлялась, хотя её цепкий взгляд и хватался за всё….
Мы с Иваном разговорились о своём детстве. Я и сейчас будто вижу, как висит над стойбищем белая луна и обливает волнистые снега мягким зеленоватым светом. Родители наши после удачной охоты на песца сидят в соседнем чуме. Они уже разговаривают громче обычного, кто-то пытается петь, но голос его срывается. Певец замолкает.
— Помнишь, Ваня, как стащили потихоньку малокалиберки у отцов? Целую пачку патронов в луну выпустили — все не падала, и ни одной пробоины!.. И давай палить в бабушкину лопату: всю-то, бедную, издырявили!
— Ну и ну! — качала головой Лида.
А в чуме запахло от времянки каленым железом, Жара. Мы с Иваном вылезли из малиц. Пришлось снимать суконный совик и Лиде.
После долгой езды по молчаливой тундре чай был очень кстати. Я, казалось, смог бы один выпить большой медный чайник, но Лида, к моему удивлению, достала из пузатой сумки бутылку спирта. На столе от этого стало как-то сразу светлей и уютней. Иван послал жену за гольцом, а сам занялся спиртом. Лида пила чай и удивлялась:
— Я бы никогда не подумала, что чай в тундре особенный: чем больше пьешь — тем больше пить хочется.
— Да, это так, — подтвердил я. — Главное — он душу греет.
Вскоре на фарфоровой тарелке вспыхнули коралловые куски нежного гольца, а в воздухе забродил густой аромат жаркого.
Иван поднял рюмку и сказал:
— За счастливую дорогу!
— За дорогу можно, — согласился я.
Тост охотно поддержала и Лида.
— Это уже не чай. Много не выпьешь.
— А я думал… наоборот, — удивился Иван и улыбнулся.
Рюмки пустели и снова наполнялись, но наша синеглазая гостья отказалась от спирта, ссылаясь на то, что завтра будет болеть голова, замутятся глаза, а ей всю тундру видеть хочется. Мы согласились, хотя знали, что всю тундру за один раз трудно увидеть.
Одна из разбавленных бутылок спирта «ушла в магазин»[81], на столе прозрачно заулыбалась вторая. Обычно молчаливый рассудительный Иван потерял равновесие: стал словоохотлив, весел и угловат в движениях. Лида поглядывала на Ивана с особым любопытством, а мне синева её глаз как бы шептала: «Будь человеком, не теряй голову…»
