Идет Война, растаптывая своими немилосердными каблуками города и села, усадьбы и избы, жизни и жалкие их подобия. Война идет. Идет быстро, целеустремленно, не оглядываясь, не глядя под ноги, не обходя встретившиеся на пути лужи. Идет в самом своем излюбленном направлении — на Восток. Идет, выпучив сверкающие злобой глаза, оскалив рот фанатичной улыбкой и напевая патриотические песни на разных языках мира. Идет, обречено чеканя шаг и тяжело постанывая.
А зачем идет?
Никто не знает.
Даже она сама, несчастная.
Гостиная усадьбы N-ского уезда. Все самое ценное собрано в ожидании спешного отъезда. Двери в комнаты заколочены, ставни забиты досками. Жду француза, который «вот-вот должен нагрянуть». В камине лежат давно остывшие угли. Холодно.
И опять метель визжит и визжит, как дикая собака.
Марья Гавриловна сидит за обеденным столом, закутавшись в одеяло. Что-то пишет. Она выглядит больной, хотя всячески старается скрывать это.
Вбегает Настя, горничная.
НАСТЯ (громко). Раненого принесли, барышня!
МАША (откладывает перо). Что ты кричишь? Какого раненого?
НАСТЯ. В живот раненого! В живот, барышня!
МАША. Что уже французы здесь?
НАСТЯ. Нет, барышня! Это Терешка… Терешка… садовник наш стрелял… Думал вор, а это офицер! А он ему в живот! Вот сюда… (Показывает.)
МАША (вскакивает). Да что же ты сразу не объяснила, дурья твоя башка! Где он?
НАСТЯ. Там… там, на крыльце!
МАША (бегает по комнате, что-то ищет). Ну что же ты стоишь? Что же стоишь? Не стой! Не стой! Беги туда. Несите его скорее. Скорее, Настя!
Настя убегает. Марья Гавриловна начинает стелить на диване.
Появляются несколько человек из прислуги. Они несут что-то тяжелое в полковничьем гусарском мундире.
МАША. На диван его! Осторожнее.
В дверях возникает белое, как смерть, лицо Терешки. Марья Гавриловна подбегает к нему.
МАША. Чего пялишься, мерзавец?! Ежай за доктором!
ТЕРЕШКА (бормочет). Я это случайно, барыня… Случайно… Там метель, а он… шел… Я сказал: «Стой!» А он идет… Я и стрельнул. Я это случайно. Не видел я! Не видел!
МАША. За доктором скачи, идиот! (Прислуге.)Идите к себе… (Насте.) Воды принеси… И водки.
Все уходят. Марья Гавриловна идет к раненому.
МАША. Как же это вас? Зачем вы ему не ответили?
БУРМИН (кашляет). Вы тут хозяйка?
МАША. Я. Я. Теперь я. Как батюшка с матушкой умерли, так все ко мне отошло… Как же это вас?
БУРМИН. Лицо ваше мне знакомо… Может виделись где — не припомню.
Входит Настя принесла воду и водку в графине.
МАША (расстегивает полковнику мундир). Где Терешка? Уехал ли за доктором?
НАСТЯ. Уехал, уехал, барышня.
МАША. Ладно, иди. Позову, ежели чего. (Осматривает рану.) Крови совсем нету. Только маленькая дырочка.
Промывает её водой. Смачивает полотенце водкой, прикладывает его к животу Бурмина.
МАША. Больно?
БУРМИН. Плохо это, что без крови… Внутри она вся. (Пытается приподняться, посмотреть.)
МАША (держит его). Лежите! Нельзя вам… Доктор скоро будет — он осмотрит.
БУРМИН (берет её за руку). Красивая вы… И руки теплые и мягкие, как котята новорожденные.
Маша аккуратно забирает руку. Молчат.
БУРМИН. Величать-то вас как?
МАША. Марьей Гавриловной.
БУРМИН. А я Бурмин… Владимир… Полковник… Георгиевский кавалер. (Нервно смеется.) Будущий покойник.
МАША (встает, идет по комнате). Зачем же вы так? Не нужно… Не нужно так говорить… Это неправда. Неправда то, что вы говорите.
БУРМИН (пытается смеяться). Отчего же неправда — я в самом деле георгиевский кавалер. Спросите кого угодно.
МАША. Не про то я…
БУРМИН. А про что же?
МАША. Не надо! Не мучте меня! Не я же в вас стреляла… Мне и так плохо.
БУРМИН (отворачивается к стене). Простите… Простите, Марья Гавриловна.
Маша садится рядом.
Ветер злобно бросается на ставни, яростно кусает ледяными зубами доски, как огромное сказочное животное.
БУРМИН. Холодно у вас.
МАША. Не топлено… Настя?
НАСТЯ. Звали, барышня?
МАША. Зажги камин.
НАСТЯ. Нечем, барышня, поворовали всё.
МАША. Найди… Вон стулья прикажи изрубить.
БУРМИН. Стулья-то зачем? Не надо стулья. И не холодно мне вовсе. Пошутил я.
