— Верно, Тома, — кивнул Петр, — и посему оставим оптовые цены в покое. Пока. И займемся режимом экономии, который полностью находится в нашей компетенции. Когда ты смог бы представить свои соображения?
— С помощью одной экономии добиться рентабельности?
— Поищем другие резервы…
— Все равно, ненаучная фантастика.
— Вот давай и подумаем, Тома Константинович, как превратить ее в научную нефантастику. А вы, Джику, не пунктуальны, сказали, что будете в шестнадцать ноль-ноль, а уже…
— Все-все, иду. — Джику стал торопливо собирать аппаратуру. — Только предупреждаю: разворот из парадного превращается в проблемный.
— Тем лучше, — сказал Петр.
Совсем близко плеснула крупная рыбина.
Очнулся Константин Григорьевич, заглянул в блокнот, открытый на той же первой странице. Вырвал он эту страницу, сделал из нее бумажный кораблик и пустил в озеро. И поплыл кораблик, подгоняемый легким ветром.
«Родился… остался сиротой… воспитывался в детдоме… был направлен… женился… воевал… вышел на пенсию… вот и сказочке конец…»
Константин Григорьевич разобрал удилище, сунул его в чехол и направился к поселку.
В кабинете директора Петр сидел в кресле и говорил медленно и внятно, чтобы Джику успевал записывать и ничего не перепутал:
— За производство мизерного для наших мощностей количества марочного вина… совхоз-завод получает награды и терпит убытки, а прибыли получает от низкосортного ширпотреба. Другими словами, количество и качество… находятся в противоречии. Целью же интеграции является наращивание производства продукции высокого качества. Вот к этой цели мы и будем двигаться, никуда не сворачивая. Точка.
— Отлично. — Джику захлопнул блокнот, взялся за фотоаппарат: — Разрешите?
— Да, конечно.
Вспышка, щелчок. Вспышка, щелчок. Петр держал себя перед объективом легко и просто, как профессиональный актер.
— Большое спасибо, — Джику поднялся. — Фоторепортаж с интервью должен появиться в одиннадцатом номере.
— Фоторепортаж с интервью — это чепуха, — сказал Петр. — Обстоятельно и научно я изложу свои взгляды в книге, над которой сейчас работаю.
Видавший виды Джику глядел на нового директора, как небезызвестное травоядное на новые ворота…
Мош Тома Виеру неторопливо копался в винограднике за своим домом, когда к нему подошел Константин Григорьевич:
— Не надоело?
Старик продолжал махать сапой.
— Может, перерыв устроим?
Тесть с трудом выпрямился:
— Зачем пришел?
— Поговорить, тата.
— Я думал, по делу.
— У нас, у пенсионеров, и делов-то осталось — языки почесать, коли чешутся, — улыбнулся зять.
— У меня не чешется.
— Ощетинился, ощетинился! Ладно, у тебя в погребе осталось что-нибудь от старого урожая? Месяц Ковша скоро, надо освобождать тару.
Тесть вручил ему сапу:
— Пройдись под этим рядком. — И заковылял к погребу.
Константин Григорьевич символически поплевал в ладони. Давно не держал он в руках это старинное крестьянское орудие, увлекся, даже не заметил, как подошел тесть с глиняным кувшином и стаканом.
— Я вижу, руки у тебя тоже чешутся, — заметил старик. — Только ты их не больно балуешь, видать, силу для языка бережешь. Идем под орех, там прохладней и мошкары нету.
Они сидели под старым орехом. Константин Григорьевич пригубил стакан, отставил:
— Ну как, тата, довольны своим житьем-бытьем? А я вот места себе не нахожу, будто живого в гроб положили.
Константин Григорьевич отхлебнул из стакана, раздавил орех со злостью.
— Вот вы, тата, без малого девяносто лет прожили, по всем статьям, значит, вы всю жизнь вдоль и поперек прошли — и что? Никогда на нее, окаянную, не жаловались? Об отдыхе не мечтали?
Молчал старик, старательно выколупывая из ореха сердцевину.
— Раскусил я вас, тата. Поздно, но раскусил. Вы всю жизнь не работаете, а песню поете, потому и без отдыха можете. Кто же захочет отдыхать от радости?
На морщинистых губах тестя мелькнуло что-то вроде усмешки.
— А я, видать, не любил свою работу. Через силу все делал, через «не могу». Думал, иначе нельзя. Радость, мол, от отдыха, а работа — это работа. Вышел вот на заслуженный, а вместо радости… муторно на душе. Почему так, тата?
— Задиристый ты, Костаке, — тихо заговорил старик, — тут твоя промашка… Когда слишком много хочешь, а получаешь не слишком много, то кажется, мало. Приказчиком ты был, Костаке, а метил в князья, вот тут и вся твоя обида…
