Скорее всего, изобразить ее стоило снежной королевой.
Надменная красавица. Правда, от красоты мало что сохранилось. Но надменность осталась.
— Ну, что, Кукушечкин, будешь брать интервью, — спросила она, позволяя оробевшему Дреме снять с себя шубку.
— Да я о тебе и так все знаю, — крайне нелюбезно отвечал Кукушечкин.
— Ой ли? Составишь бумагу — покажешь. А то знаю я тебя.
— Разбежался. Обойдешься.
— Покажешь, куда денешься.
— Может быть, сама о себе напишешь?
— Зачем мне у тебя отнимать кусок черствого хлеба? Напишешь ты. И напишешь как надо.
— Как жизнь?
— С тех пор, как рассталась с тобой, — прекрасно.
— Завидую твоему мужу.
— Слава богу, у меня нет мужа.
— Именно поэтому я ему и завидую. Надо ли полагать, что всем довольна?
— Полагай, полагай. А ты, смотрю, все в том же костюмчике. Бедствуешь?
— Знаешь, о чем я жалею? Только об одном. Ну, почему я не выкупил у тебя свою фамилию.
— Что же ты пожадничал?
— Пожадничал? Для тебя сто рублей не деньги? В свое время сто рублей были большие деньги.
— Сто рублей! Предложил бы хотя бы пятьсот.
— Ловлю на слове.
— Сейчас у тебя денег не наберется и на одну букву. Сейчас я тебе могу купить любую фамилию у кого угодно. Вместе с псевдонимом.
— Купи! — с охотой откликнулся Кукушечкин.
— А мне это нужно? Мне повезло: кто тебя знает?
— Знаешь, в чем тебе повезло? Ты — бездарность. Ты чего дергаешься, Дима? Сиди, рисуй. В туалет тебе надо. Потерпишь.
— А ты — одаренность? Ну-ну. Продолжай. Рисуйте, Дима, рисуйте. И как же мне повезло?
— Быть талантом в наше время — беда. Талант не бросит свое дело, даже если ему не платят. А человеку бездарному, что терять? Вот он и уходит в бизнес, в политику, делает карьеру, зарабатывает деньги. Его ничего не связывает. Зачем Дреме делаться чиновником, если он в три секунды может набросать твой портрет, раскрыть, что ты за вещь в себе? Не дергайся, Дима, рисуй.
— Ну, конечно, Леонардо да Винчи, — она поднялась, всколыхнув волну тонких иноземных запахов и зайдя за спину Дреме, заглянула в блокнот. — А почему нос такой длинный? Неужели такой длинный?
— Ничего не длинный, — приподнявшись, в свою очередь заглянул в блокнот Кукушечкин, — он тебе польстил. Нарисуй длиннее.
— Это шарж, — объяснил, краснея, Дрема. — Шарж потому и шарж, что черты слегка шаржируются. Он будет стоять рядом с Вашим портретом кисти великого Сундукевича, так что ничего страшного.
— Нет, ты уж будь так любезен, нарисуй нос покороче.
— Хорошо, — сказал Дрема с угрюмым равнодушием.
А Кукушечкин обиделся:
— Ты несправедлива. Он и так в два раза короче, чем на самом деле, нарисовал. Сундукевич обидится: на шарже будешь выглядеть симпатичнее, чем на снимке.
— Не твоя забота. Расскажи лучше про свои успехи. Все в «Дребездени» сияешь? Твою «Дребездень» только по приговору суда можно читать. Не многого же ты достиг. И дело, поверь, не в твоем мифическом таланте. Ты раздолбай, Кукушечкин, вот в чем дело. Ну, что ты такого замечательного сделал в своей жизни? Устроил пьянку на «Авроре»? Проскакал по жизни рыжим клоуном на кочерге? Если бы ты знал, как я рада, что избавилась от тебя вовремя!
— Я так и думал — ты все еще меня любишь. Успокойся, родная, забудь. У меня давно другая жизнь, другие женщины.
— Ты когда в последний раз в зеркало смотрел, Кукушечкин? За что тебя любить? И, ради бога, не рассказывай сказок о нищих талантах и богатых бездарях. Мир делится не на талантливых и бездарных, а на господ и лакеев. Ты, Кукушечкин, лакей. И меня не волнует, что думают обо мне лакеи.
— Лакей? И что это по-твоему — лакей?
— Лакей — это человек, который прислуживает исключительно за деньги.
— А ты прислуживаешь исключительно за что? Лакей? Да, лакей. Если хочешь знать, мы живем на планете лакеев. Все друг другу прислуживают. Ты тоже прислуга. В чем разница?
— Разница небольшая: служить королю или всем, кто заплатит.
— А вот я как раз разницы не вижу. Как, кстати, поживает твой бездонный денежный мешок? Что поворовывает, чем приторговывает?
Дрема втянул голову в плечи, ожидая разряд молнии. Уж больно напряженная была атмосфера. Но в это время распахнулась дверь запретной комнаты, и появился маэстро Сундукевич. Руки его были распахнуты для сердечных объятий, он весь сиял золотом оправы, фарфором зубов, снежным пиком седого кока.
