— Сколько дней понадобится, чтобы добраться до Кестона? — спросил Алек, когда со сборами было покончено. Серегил откинулся на постели и вперил взгляд в потолок.
— Два, если скакать быстро, но сомневаюсь, что это мне по силам.
Его голова болела снова; как скоро начнется следующий приступ? Прогулка на свежем ночном воздухе могла бы помочь, но он был слишком слаб для этого. Лучше сосредоточиться на том, чтобы помочь Алеку все организовать.
— Мне понадобятся деньги, — сказал Алек после небольшой паузы. — Сколько у тебя осталось?
Серегил бросил ему свой кошелек: в нем оказалось пять серебряных марок и те драгоценности, что он надевал на «Стремительном». Порывшись в собственных карманах, Алек добавил к этому два медных гроша и скаланскую серебряную монету.
— Украшения прибереги на будущее, — посоветовал Серегил. — Ты недостаточно хорошо одет, чтобы на тебя не обратили внимания, если ты захочешь их сбыть. А вот одежду продай.
— За нее много не дадут.
— О руки Иллиора! Деньги — не единственное средство приобрести что-нибудь. Я думал, ты учился у меня достаточно, чтобы понять это.
К тому времени, когда Алек пришел на рыночную площадь Торберна, уже стемнело. Только немногие лавки были еще открыты, но он в конце концов нашел одну, где торговали одеждой. Ее хозяин, как выяснилось, умел торговаться, и разочарованный Алек ушел от него со всего четырьмя серебряными пенни.
Он тяжело вздохнул, пряча монеты, и подумал: «Эта сделка не очень-то облегчает мне дело».
Проходя мимо торговки, жарившей на жаровне колбаски, он замедлил шаг, испытывая соблазн утолить голод, но потом двинулся дальше. Через час, охрипнув от препирательств с продавцом, Алек стал владельцем ободранной тележки. Хотя она и была всего лишь большим ящиком, укрепленным на единственной оси, она казалась достаточно прочной. После этой сделки и приобретения немногих припасов Алек остался с двумя медными грошами и скаланской монетой. О покупке лошади явно нечего было и думать.
«Пора мне сделаться настоящим вором», — сказал он себе, все еще переживая упрек Серегила. Он вернулся в гостиницу, отдохнул несколько часов и бесшумно спустился по лестнице перед рассветом. Выскользнув через боковую дверь, он натянул сапоги и направился к конюшне.
Посеребренные низкой луной облака величественно плыли по небу. Сердце Алека гулко забилось в груди, когда он поднял щеколду на воротах конюшни. Произнеся в душе молитву Иллиору, покровителю воров, он на цыпочках вошел.
Тусклый фонарь давал достаточно света, чтобы Алек благополучно миновал пьяного конюха, храпевшего в пустом стойле. На глаза ему попался лохматый рыжий с белым пони. Накинув веревку ему на шею, юноша вывел его в безлюдный переулок, где он оставил тележку, и запряг лошадку. Благополучно завершив приготовления, он поспешил обратно в гостиницу.
Серегил не спал и был готов в дорогу. Один взгляд на него сказал Алеку, что тот провел беспокойную ночь.
Несмотря на это, когда Серегил увидел тележку и пони, на его лице появилась знакомая кривая улыбка.
— За что из этого ты платил? — спросил он тихо.
— За тележку.
— Молодец.
К рассвету они уже изрядно отъехали от Торберна в направлении Кестона. Дорога вилась через по-зимнему голые поля и леса, и им навстречу попадались лишь редкие повозки да немногочисленные патрули местной милиции. После окончания жатвы и закрытия Золотого пути на зиму Майсена становилась тихим местом.
Серегил весь день хранил мрачное молчание и отвечал Алеку так неохотно, что тот в конце концов прекратил попытки поддерживать разговор. Когда они остановились на ночь в придорожной гостинице, Серегил сразу же улегся в постель, предоставив Алеку в одиночестве коротать вечер за кружкой эля.
К следующему утру голод, который испытывал Серегил, превратился в сосущую боль; но даже мысль о глотке воды вызывала у него тошноту.
К его мучениям добавлялось чувство вины перед Алеком. Юноша оказался слишком благороден, чтобы бросить его, но как же он должен жалеть о своем обещании! Серегил собрал все силы, чтобы хоть развлечь паренька в дороге приятным разговором, но тут ему показалось, что слева от них что-то шевельнулось. Серегил протер глаза, подумав, что это мерещится ему из-за слабости, но тут мелькание повторилось — на самом краю поля зрения.
