Нахмурившись, но больше не протестуя, Серегил затянул завязки плаща под подбородком.
Бесшумно ступая по заснеженной земле, беглецы углубились в лес. Крутые подъемы сменялись не менее крутыми спусками, в густой тени почти ничего не было видно, но Микам шел уверенно, как по торной дороге.
Дойдя до середины склона высокого холма, они достигли еще одной пещеры. Она была больше предыдущей, и вход в нее находился на виду; из-под высокого, но неглубоко уходящего внутрь холма свода в глубину скалы вел узкий проход. Серегил и Алек, оба достаточно щуплые, протиснулись в него боком без особых трудностей, а Микам кряхтел и ругался, протискиваясь в щель.
— Что-то я не припомню, чтобы раньше тебе это давалось с таким трудом,
— заметил Серегил.
— Заткнись! — яростно пропыхтел Микам. Проход несколько раз резко поворачивал, и иногда казалось, что вот-вот он станет настолько узок, что дальше пройти будет нельзя, но наконец расширился достаточно для того, чтобы все трое смогли стоять рядом. Микам вытащил свой светящийся камень, и Алек увидел, что они находятся в просторном зале.
Посередине пещеры был выложен из камней очаг, рядом лежали запасенные кем-то дрова. Присев на корточки, Серегил вытащил маленький глиняный сосуд, спрятанный между поленьями, и вытряхнул из него на сухие ветки что-то, похожее на тлеющий уголек.
— Вот тебе еще колдовство, — сказал он Алеку, ухмыляясь, и протянул ему сосуд. В нем оказались кусочки камня, похожие на раскаленные угли, но, как и светящийся камень, холодные на ощупь.
— Это огненный камень, — пояснил Серегил. — Будь с ним осторожен: он не обожжет тебе руку, но стоит ему коснуться чего— нибудь, что может гореть — одежды, дерева, пергамента, — как он это воспламенит. Мне приходилось наблюдать слишком много несчастных случаев из-за огненного камня, поэтому я никогда не ношу его с собой.
Пламя лизало сухие поленья, разгоняя темноту и холод. Пещера сужалась кверху, и дым уходил в эту естественную трубу.
Алек разглядел, что в пещере, кроме запаса топлива, имеются одеяла и несколько горшков в углублениях скалы, где, по-видимому, хранилось продовольствие. У стен лежали кучи еловых лап — грубые, но вполне удобные подобия постелей.
— Какой замечательный лагерь! — воскликнул Алек, с восхищением глядя по сторонам.
— Микам нашел эту пещеру несколько лет назад, — сказал Серегил, придвигаясь как можно ближе к огню. — О ней знают лишь немногие наши друзья Кто, интересно, был здесь последним?
Микам осмотрел каменную полку, на которой стояло несколько мисок, и поднял черное перо.
— Эриза. Она, должно быть, останавливалась здесь, прежде чем отправиться в город. Посмотрим, что она оставила из еды.
Он переставил горшки поближе к огню и присмотрелся к пометкам на запечатывающем их воске.
— Так… На этом нацарапан рисунок, изображающий пчелу — значит, мед. Тут колосок — сухари. Пчела и бокал — наверное, медовуха. А ты что нашел?
— Я не очень уверен… — Серегил повернул горшок, чтобы на него упал свет от костра. — Вяленая оленина. И еще табак — это для тебя.
— Да благословят боги ее доброту. — Микам порылся в складках туники и вытащил откуда-то трубку. — Во всей это беготне я потерял свой кисет.
— в этих двух, похоже, травы — тысячелистник и зверобой. Ну, благодаря нашему доброму другу Микаму Кавишу, лекарства нам не понадобятся — только бы высохнуть и согреться!
Сняв с себя мокрую и грязную одежду, Серегил, Микам и Алек расстелили ее у огня и завернулись в одеяла.
На этот раз Алек слишком замерз, чтобы особенно беспокоиться о скромности; глядя на своих спутников, он поразился количеству шрамов на телах обоих, хотя у Микама их было больше. Самым страшным был розовый рубец, тянущийся от правой лопатки почти до бедра. Заметив интерес юноши, Микам повернулся к свету и с гордостью коснулся зажившей раны.
— В тот раз я ближе всего подошел к воротам, что сторожит Билайри. — Микам раскурил трубку и выпустил несколько колец дыма. — Девять зим назад, верно, Серегил?
— Пожалуй, да. — Серегил подмигнул Алеку. — Наша компания прогуливалась вокруг Безрыбного моря и повстречалась с удивительно недружелюбными кочевниками.
