– Значит, так, товарищи сержанты, – сказал Еремин. – Положение дел у нас неопределенное. С одной стороны, приказано сдерживать немца шквальным огнем. Что мы и делали, верно?
Сержанты дружно подтвердили.
– С другой, стрелять уже нечем. Да и не очень понятно, куда стрелять-то. Немец из окопа не лезет, палит во все стороны, как оглашенный. Танкам нашим хана, это даже отсюда видно. В атаку ходит непонятно кто. Если вообще кто-то ходит, потому что ни хрена не ясно, – добавил лейтенант и глубоко затянулся. – Четверых мы потеряли, еще пятеро ранены осколками…
– Шестеро, товарищ старший лейтенант! – сказал один из сержантов. – У меня рычагом ноготь оторвало. Кровища хлещет.
– Папиросой прижги! – отрезал Еремин. – Тоже мне, цаца. О чем это я?.. Связи, говорю, со штабом нет! Связистов там, что ли, перебило… Черт вас всех за ногу, забыл совсем! Землянка заваливается, починить надо.
Когда двое рядовых, матерясь, были отправлены на починку, старлей продолжил:
– Мы имеем вот что. Раненые есть, снарядов нет. У соседей наших – та же картина. Командиру дивизиона оторвало голову первой же фашистской миной. Жаль, хороший был мужик наш капитан… Его больше нет, нужно самим выкручиваться. Нам бы сейчас машину со снарядами – мы бы туда раненых сгрузили. А связистов всех перебило, в штаб звонить некому. Поэтому, товарищи сержанты, самый здоровый из вас сейчас поскачет в штаб.
Сказав это, он посмотрел на Белоконя.
– На нем, что ли? – спросил сержант с оторванным ногтем.
– Отставить, Петров! – сказал Еремин. – Ты у нас раненый, тебе положено стонать и истекать кровью. А ты тут стоишь, шутки шутишь. Если такой здоровый, Белоконь сейчас на тебе поскачет.
– Виноват, товарищ лейтенант! Неудачно сказал. Все из-за болевого шока!
Сержанты засмеялись, командир тоже. Белоконь мрачно подумал, что только русские солдаты могут шутить и веселиться, когда вокруг гремят взрывы и витает смерть. Немцам этого не понять – на то они и фашисты. Поэтому советские люди – непобедимы.
От раздумий его оторвал Еремин.
– Белоконь, возьмешь у Матвеича лошадь…
– Зачем ему? – загалдели расслабившиеся сержанты. – Он и так доскачет, на своих двоих! А-ха-ха! Командир, не давайте Васе мучить животину! Коню кобыла известно для чего! Ха-ха-ха!
– Отставить смех! – потребовал старлей. – Мы тут рассиживаемся, а времени нет! Еще Петров со своим пальцем… Петров, слишком много болтаешь, черт тебя за ногу! Ежели будешь отвлекать батарею от выполнения боевого задания, получишь в морду вот этой вот недрогнувшей рукой, понял?
Сержанты приутихли: с этой самой рукой все были хорошо знакомы.
– Белоконь, дуй за лошадью – и в штаб, – распорядился старлей. – Найдешь нашего командира полка. Фамилию помнишь? Назови!
– Полковник Дубинский, – сказал Белоконь.
– Верно, кузнец-молодец! Доложишь ему там… про все, что у нас тут. Про раненых не забудь. У семьдесят шестых половина расчетов лежит и воет. Считать их не будем, пусть хоть две-три машины пришлют. Но главное, сержант, – это снаряды, понял?
– Так точно!
– Выполняй, не стой столбом!
* * *
Единственной лошадью в дивизионе была Ромашка. Артиллерию прикатили на позиции грузовиками, но машины тут же потребовались для других целей. Случись в этот день отступление, пушки пришлось бы бросить. А пушкари, вернувшиеся в дивизию налегке, как пить дать пошли бы под трибунал. За то, что не дотащили технику на своем горбу.
Ординарец убитого капитана, невысокий юркий мужичок, которого все звали просто Матвеичем, повел Белоконя куда-то за командирский блиндаж.
– Здесь наша Ромашка, – объяснил он. – В отдельных апартаментах.
Лошадь находилась в замаскированной прямоугольной яме с широким въездом.
– Никак, для грузовика рыли, – догадался Белоконь.
– Было дело, – сказал ординарец. Он зашел внутрь, и оттуда послышался грохот и лошадиное фыркание. Донесся его голос: – Командир-то наш был с понятием. Говорит мне вчера: «Матвеич, вот завтра отстреляемся и будем бойцам водку развозить». Я говорю: «Товарищ капитан, у нас ведь ни авто, ни водки!» А он мне так по-свойски: «Не боись, солдат, все будет!» Великий был человек!
