Час понадобился пехоте Бересфорда, чтоб достигнуть пункта назначения. Здесь, по крайней мере, гребень был укреплён гораздо хуже, и пушки не били по рядам красных мундиров.
Колонна построилась в три линии, каждая из двух бригад, глубиной строя в два человека. Построение было заботой сержантов. Офицеры глазели на склон, стараясь не показывать страха. Вражеский командир появился из траншеи, несколько секунд взирал вниз и снова исчез. Французская кавалерия была выслана сокрушить пехоту Бересфорда. Ей навстречу выехала германская и британская конница. Силы оказались неравны, и французы отступили, не приняв боя.
Адъютант подъехал к первой линии:
— Застрельщики, вперёд!
— Пустим наших «лёгких» прикрывать фланг? Как считаете, Шарп? — спросил Нэн.
— Могу я пойти с ними, сэр?
Нэн неохотно кивнул:
— Идите, только дайте мне знать, если что-то пойдёт не так. — он многозначительно поднял указательный палец, — И не забудьте то, что вы пообещали мне за завтраком. Будьте осторожны. Мне крайне не улыбается писать на вас похоронку Джейн.
— Вы тоже поберегите себя, сэр.
Шарп собрал три лёгкие роты бригады и отослал на правый фланг к стрелкам Фредериксона. Когда начнётся атака, застрельщики рассеются, чтобы вступить в перестрелку с вражескими тиральерами[6]. Шарп, застрельщик по натуре, хотел быть там. Значит, надо было спешиться. Майор подозвал штабного писаря и вручил ему поводья Сикораксы:
— Присмотри за ней.
— Сделаем, сэр.
Рокотнул барабан, батальон Таплоу расчехлил знамёна. Минуя знаменщиков, Шарп обнажил голову и отдал честь двум окаймлённым бахромой шёлковым полотнищам. Пущенный вслепую с центральной батареи гребня французский снаряд шлёпнулся в слякоть. Будучи на излёте, ядро не отскочило вверх, а пропахало борозду в метре от Шарпа. Стрелок обтёр с лица брызги слякоти и снял с плеча винтовку.
Винтовка была второй после палаша причудой Шарпа. Офицеры в бой шли, вооружённые пистолетами. Шарп же не расставался с нарезным ружьём, более приличествующим рядовому. Не сбавляя темпа, майор на ходу зарядил винтовку, проверил, плотно ли сидит в гнезде кремень, и повесил её обратно.
— Отличный денёк для битвы! — сердечно приветствовал Шарпа одноглазый капитан.
— Полагаете, Пасха — подходящий день для кровопролития?
— Пасха — праздник, обещающий нам грядущее воскресение из мёртвых. Не то, чтобы я спешил воспользоваться обещанием, но… — Фредериксон уставился на гребень, — Будь вы маршалом Сультом, что бы вы сейчас предпринимали?
— Подтягивал сюда каждое полевое орудие, какое мог.
Шарп представил себе ряды двадцатифунтовиков, замерших наверху колесо к колесу, и страх холодной сосулькой провалился в желудок.
— Дай Бог, чтоб у него их оказалось немного. — без особой надежды сказал Фредериксон. Ему, как и Шарпу, не составляло труда вообразить себе череду упряжек, лихорадочно волокущих пушки от места, где они оставили от испанцев рожки да ножки, к точке новой атаки.
Слева запел рожок. Сигнал повторился ближе, и первая линия зашагала вперёд. Спустя миг за ней последовала вторая. Из-за неровностей почвы стройностью ряды не отличались. Пытаясь выровнять линии, орали сержанты.
— Примете командование? — осведомился у Шарпа Фредериксон, когда застрельщики двинулись с места.
— Вы — старший из капитанов?
Фредериксон хмуро оглядел командиров трёх красномундирных лёгких рот:
— Дольше, чем хотелось бы.
В голосе капитана прозвучали нотки горечи, свидетельствовавшие о том, что он засиделся в капитанах, и что, по его мнению, ему давно пора бы получить следующий чин. Для человека, не собиравшегося покидать армию, звание имело значение. В мирное время продвижение по служебной лестнице шло со скрипом, ибо созданию вакансий более не способствовали вражеские пули и ядра. А уж Фредериксон, как никто другой, заслуживал повышения. Шарп решил побеседовать о капитане с Нэном, вдруг шотландец поможет?
— Не имею ни малейшего желания отбивать у вас хлеб, Вильям. Я здесь на правах стороннего наблюдателя. Это ваша драка.
Фредериксон повеселел:
— Последняя, полагаю. Драка, завершающая войну. Порезвимся, сэр? Отправим в преисподнюю ещё десяток душ?
