Запершись в учительской, Климов спокойно поработал над своим, теперь уже как будто бы и не своим, похожим лицом «Чистого» и вышел в вестибюль с легкой душой.
Его план должен сработать.
Пусть он безумен, но безумие — нормальное явление во время экстремальных ситуаций, катастроф и государственных переворотов. Ну, пусть не государственных, всего лишь местных, городских, но все-таки переворотов.
Покидая школу и выходя на улицу, снова под дождь и ветер, Климов убедил себя, что сработать может лишь надежный план, а надежным может быть простой и четкий ход. Чем проще, тем лучше. Так дилетанты в шахматы обыгрывают мастеров. Да и вообще, чтобы иметь успех у зрителя, надо играть. Играть в полную силу. И так во всем, чтобы играть, надо попробовать, чтобы выигрывать, надо играть. Играть, играть, играть. И он сыграет. Выиграет. Да. Он одним выстрелом тогда убьет двух зайцев. Лишит банду руководства и освободит заложников. Ту же учительницу, тех же соседей, Юлю… ее отца…
Вспомнив об Иване Максимовиче, Климов решил, что непременно наведается к нему, в его жилище, посмотрит схему горных разработок, штреков, штолен, лифтовых колодцев.
Непременно.
В свой план он верил, но и варианты надо было предугадывать.
А ветер, холод, дождь, посты, засады, радиопереговоры, стычки, схватки, рискованные действия, смертельная опасность давно стали для него той средой обитания, в которой он, где прямо, где в обход, торил свой путь. И чувствовал себя самим собой: решительным, удачливым, неутомимым.
Чувство это было глубоким, а глубокие воды русло не меняют.
Совершенно спокойно Климов миновал два бандитских поста, на виду у них включал рацию и ускоряя шаг, подошел к площади, отметил, что «Москвич» стоит теперь возле кафе, а черный «рафик» у аптеки. Поправив «Магнум» в кобуре, который был взведен, готов к стрельбе, он машинально посмотрел на небо, на вершину Ключевой, где по приезде он заметил флюгер. Несмотря на морось, он был виден Вертелся — не останавливался: над городом несся ветер со скоростью курьерского поезда, которому зажгли зеленый свет, но вскоре возвращался с той же скоростью.
Флюгеру Климов не позавидовал.
Так порой на месте кружится собака, пытающаяся схватить собственный хвост. Злится и скулит и еще пуще клацает зубами.
Водитель «рафика» — верткий сутулый крепыш выскочил из кабины — без оружия, без каски, но с тревогой на лице и побежал навстречу Климову. Сутулость придавала ему вид человека, решившегося наконец сказать то, что он думает, или сделать то, что он давно собирался, да вот отчего-то не мог.
— Там, это, «Медик» ждет, базар на стену мажет.
Климов кивнул и, не задерживал шаг, включил вместо
ответа рацию.
— Я «Чистый», что за кипиш?
Стараясь идти быстро, чтобы водитель поспешал сзади, Климов услышал голос «Медика», буркнул «сейчас» и сел в кабину. На водительском месте лежала зеленая каска, обтянутая сеткой, над лобовым стеклом, в специальных пазах-зажимах, находился пистолет-автомат «Скорпион», чешского производства. В бардачке лежали три гранаты.
«Под сиденьем тоже кое-что имеется», — подумал Климов и начальнически-коротко ткнул пальцем впереди себя.
Водитель поджал губы, по-видимому, ждал от Климова каких-то слов, нажал на газ, переключил скорость, и на тыльной стороне его правой кисти Климов прочел синюшную татуировку: «Я прав».
— Чифаря и Музгу ждать не будем?
— Нет.
— Тогда, поехали.
Будничной, незаметной, по-домашнему теплой и спокойной показалась Климову жизнь инспектора уголовного розыска. Ледяной страх смерти все-таки коснулся его сердца. На повороте «рафик» занесло, и они юзом въехали во двор шахтоуправления. Остановились около двойной стеклянной двери, чьи ручки представляли собой большие металлические лепестки. То ли ромашки, то ли астры.
Охранники на входе расступились, пропустили Климова, кивнули на его кивок ответно.
«Третий этаж. Четвертый кабинет налево», — приказал он сам себе и деловым шагом прошел к лифту. Пересекая вестибюль, поразился его великолепию. Пол выложен большими плитами из бело-голубого мрамора, стеклянные двойные стены были обращены на север и на юг, а разноцветная керамика на декоративных переборках, деливших вестибюль на несколько отсеков, могла украсить любой выставочный зал. И трудно представить, что двумя этажами выше сидит тот, кто волен уничтожить в этом городе любого, и не одного, а всех. Вот только, как он это все задумал сделать? Вероятнее всего, взорвет вход в штольню, похоронит находящихся там заживо.
