Вот из этих компонентов и состоит текст — из отцов и мертвых систем, выведенных линейно — или пунктирно — в стилистическом диапазоне от Библии до Гертруды Стайн (знаменитые «бессвязные» диалоги Джули и Эммы у Бартелми, возможно, писались для его неоконченного романа о Г. С., а две эти женские фигуры — буквально сестры Силвии Плат, у которой с отцом, как известно, тоже все было непросто). Минималистичный этот миф, который Бартелми посвятил своей четвертой (и последней) жене Марион Нокс, служит своеобразным расширенным продолжением его первого романа «Белоснежка» (1967), а посмертно изданный его роман «Король» (1990) многие считают своего рода зеркалом «Мертвого отца». Линейность текста здесь, правда, тоже весьма условна — точкой отсчета в нем служит скорее не сама линия, а то, что находится за ней, на что сам текст лишь намекает. Так Кафка мог бы писать свое «Письмо к отцу», если б у него было чувство юмора Бартелми.
Но кто же такой сам Мертвый Отец? — спрашиваем мы себя вот уже четыре десятка лет. Композитный миф — он есть и любая фигура реального папы, и любой диктатор, и абстрактная идея, за которую идут на смерть, и структура самого языка или речь как таковая. Французские философы конца века в этом романе обнаружили свою излюбленную делянку, а американские критики 70-х — повод для идеологической войны. На самом же деле Бартелми сочинил здесь хрестоматийный постмодернистский текст, который досужие критики и любознательные читатели всего мира до сих пор разбирают на составные части: где у автора монтажные склейки, где разрезки, где словотворчество, где противоречия, где фирменные списки и каталоги понятий, где прямая речь как движитель повествования, а где — его знаменитые «беспозвоночные предложения» (кстати, о последних — о фразах «со сломанной спиной» — сам Бартелми говорил, что ищет «особого сорта фразу, быть может, скорее неуклюжую, чем красивую»). Это, несомненно, занимательный «де-конструктор», но лучше, мне кажется, просто открыть книжку и получить удовольствие от текста.
И последний совет, прежде чем вы это сделаете: главное при чтении книг Бартелми — не дремать и быть готовым к любым неожиданностям. И не забывать, что он как писатель стремился к невозможному — к «эстетике неопределенности», к «необходимой непонятности», — а главным принципом его стало известное слово Бекетта — «неудача». Его собственные неудачи — вполне по завету ирландского классика — становились все лучше и лучше. Ведь искусство, писал он, «трудно не потому, что желает быть трудным, а потому, что оно желает быть искусством». Да и вообще книги, по его шутливому убеждению, должны продаваться как картины: все в единственном экземпляре и каждая по миллиону долларов.
М. Немцов
Для Марион
Голова Мертвого Отца. Главное в том, что у него глаза открыты. Пялясь в небо. Глаза двузначной синевы, с нотами пачки сигарет «Житан». Голова не шевелится. Пялится десятилетьями. Чело благородно, Боже правый, каково ж еще? Широко и благородно. И безмятежно, разумеется, он мертв, каково ж еще, если не безмятежно? От кончика его тонко очерченного носа с изящными ноздрями до земли высота пять с половиной метров, значение получено триангуляцией. Волосы седы, но седы молодо. Густые, почти по плечо, любоваться волосами можно долго, многие и любуются, по воскресеньям или другим праздникам, либо в те бутербродные мгновенья, какими аккуратно проложены толстоватые ломти работы. Линия челюсти выгодно сравнивается со скальным образованием. Внушительна, груба, все вот это. Громадная челюсть содержит в себе тридцать два зуба, двадцать восемь — белизны типовой сантехники и четыре пожелтели, последнее — следствие пристрастия к табаку, по легенде, этот бежевый квартет обнаруживается посередине нижней челюсти. Отец не совершенен, слава Богу. Пухлые красные губы растянуты в легком оскале, легком, однако не вовсе неприятном оскале, обнажая что-то из салата со скумбрией, застрявшее меж двух пожелтелых зубов. Мы считаем, что это салат со скумбрией. Судя по виду, салат со скумбрией. В сагах это салат со скумбрией.
