– Но все же, – сказала Жюльет, – полицейский остается полицейским…
– Не обязательно, – возразил Марк. – Разжалованный полицейский может стать антиполицейским, а то и оборотнем.
– Может, ей надоело рагу из телятины? – спросил Вандузлер.
– Вовсе нет, – сказала Жюльет. – Она даже ест его по-особому. Выкладывает в ряд грибы, вроде нот на нотном стане, и методически опустошает тарелку, такт за тактом.
– Организованная женщина, – заметил Вандузлер. – Не из тех, кто исчезает без предупреждения.
– Если муж не беспокоится, – сказал Люсьен, – значит, у него на то есть веские причины, и он не обязан выставлять напоказ свою частную жизнь только потому, что его жена дезертировала и пренебрегла рагу. Оставим все как есть. Женщина вправе на некоторое время исчезнуть, если ей приспичило. Не понимаю, к чему устраивать за ней погоню.
– И все-таки у Жюльет что-то есть на уме, чего она нам не говорит, – сказал Марк. – Дело ведь не только в рагу, верно, Жюльет?
– Верно, – призналась Жюльет.
Она была хороша собой в слабом свете, озарявшем чердак. Охваченная тревогой, она не думала об одежде. Сидела, наклонившись вперед и скрестив руки, так что платье не вплотную прилегало к ее телу, и Марк отметил, что Матиас встал как раз напротив нее. Опять это его застывшее волнение. И есть от чего, надо признать. Белое полное тело, круглый затылок, обнаженные плечи.
– Но если София завтра вернется, – продолжала Жюльет, – я не прощу себе, что разболтала ее маленькие секреты обычным соседям.
– Можно быть соседями, но не совсем обычными, – возразил Люсьен.
– И есть еще дерево, – мягко сказал Вандузлер. – Дерево вынуждает говорить.
– Дерево? Что за дерево?
– Об этом позже, – сказал Вандузлер. – Расскажите, что известно вам.
Трудно противиться мягкому голосу старого полицейского. Непонятно, почему Жюльет должна быть исключением.
– Из Греции она приехала с другом, – говорила Жюльет. – Звали его Стелиос. Она рассказывала, что он был ей предан, защищал ее, но, насколько я поняла, он также был фанатичным, привлекательным и подозрительным, никого к ней не подпускал. Стелиос носил Софию на руках, но он глаз с нее не спускал, не отходил от нее ни на шаг. До тех пор, пока она не встретила Пьера и не бросила своего спутника. Кажется, это была ужасная драма, и Стелиос пытался покончить с собой. Да, точно, он хотел утопиться, но ничего не вышло. Тогда он поднял страшный шум, размахивал руками, угрожал, ну а потом о нем не было ни слуху ни духу. Вот и все. Ничего потрясающего. Разве только то, как София говорит о нем. Она так и не успокоилась. Думает, что однажды, не сегодня-завтра, Стелиос вернется, и тогда всем будет не до смеха. Говорит, он «настоящий грек», то есть, как я понимаю, напичкан старыми греческими историями, а это никогда не проходит. Греки в свое время что-то из себя представляли. София говорит, не надо забывать об этом. Короче, три месяца назад, нет, три с половиной, она показала мне открытку, которую получила из Лиона. На этой открытке была нарисована только звезда, к тому же корявая. На меня она не произвела впечатления, но Софию она потрясла. Я считала, что звезда означает снег или Рождество, но София была уверена, что она означает Стелиоса и что это не предвещает ничего доброго. Видно, Стелиос всегда рисовал звезды, а греки выдумали, будто звезд надо остерегаться. Но больше ничего не случилось, и она забыла. Тем все и кончилось. А теперь я вот думаю… Я вот думаю, а вдруг София снова получила открытку. Может, у нее были веские причины испугаться. Чего-то такого, что трудно понять. Греки ведь что-то из себя представляли…
– Сколько лет она замужем за Пьером? – спросил Марк.
– Уже давно… Лет пятнадцать-двадцать… – сказала Жюльет. Честно говоря, мне не верится, чтобы кто-то захотел отомстить двадцать лет спустя. Все-таки в жизни есть чем заняться, кроме пережевывания своих обид. Вы представляете? Если бы все брошенные любовники в мире стали пережевывать свои обиды, чтобы отомстить за себя, земля превратилась бы в настоящее поле битвы. В пустыню… Разве не так?
– Бывает, что о ком-то вспоминаешь и много лет спустя, – сказал Вандузлер.
