Хорошо началось расследование. Взяли на горячем, изолировали надежно, допросы вели профессионально, и выбитые из равновесия громилы и деляги, недавно еще убежденные в своей безнаказанности, от растерянности развязали языки…
Потом была пауза, и снова рывок — накрыли «черную» фурнитурную фабрику. И снова замедление, нарастающее сопротивление городских и областных власть предержащих. Конечно, сумма того, чем располагало следствие, составляла строгий секрет; но ясно было, что начисто пожар не затоптать, не те времена.
Казалось, что преступные нити сходятся в крепких лапах Жоры Деркача. Казалось, что застукали узеньский узел как раз на такой стадии, когда только начиняет увязываться мафия, сходятся каналы наживы. Формируется прикрытие. Казалось…
А теперь все запуталось, и что-то утратило значение, а вот нечто иное — не то ли, о чем молчит Вадик? — значение приобрело…
Как всегда в летнюю пору, трасса загружена. Закопченные громады тягачей, серебристые брусья рефрижераторов, жирные округлости автоцистерн, гладкие блестящие капли разноцветных легковушек — сплошная лента на десяток километров. Вадик дергал мощную «Волгу», с гулом выламывался из строя на каждом свободном участочке, но выигрывал немного. Пустая и опасная забава — «шахматка», если нет на самом деле крайней необходимости успеть; но Матвей Петрович не останавливал Вадика: пусть адреналинчик разгонит. Щурился Матвей Петрович, негромко хмыкал — все прикидывал, как расценивать утренний звонок.
Сам факт — неожиданность едва ли не большая, чем содержание доклада Сагайды.
Почему он позвонил? Показать, что знаком с оперативными планами облпрокуратуры? Несерьезно. И совсем не ко времени. От растерянности? Какая, к черту, растерянность: домашний телефон Матвея Петровича ни в одном справочнике не числится, из всей милиции знают его лишь семеро, и это — надежная семерка. Нет, так сгоряча не звонят. И не друзья они с майором, и по службе практически не контачат, хотя и знакомы… И незачем вообще было предупреждать Вадика — сообщил бы на месте…
Продемонстрировал Сагайда, что, несмотря на устранение Лесового, связи восстановлены, следственный отдел «под колпаком»?
Но зачем такая демонстрация?
Элементарная тактика борьбы: использовать разведданные, но ни в коем случае не засвечивать свои каналы, свою осведомленность. Сагайда-то совсем не дурак. Из числа лучших в своем ведомстве, насколько помнил Матвей Петрович. Деркач, кстати, был тоже не дурак, знал его Шеремет; мужик сообразительный и достаточно гибкий — вот только безнадежно испорченный атмосферой вседозволенности… А Сагайда — расчетчик, «шахматист», на три хода вперед смотрит; есть авантюрная жилка, но зато — никакого паникерства…
А это значит, что утренний звонок — жест. Расчетливо яркий, необычный — и адресованный лично М. П. Шеремету.
Предупреждение?
Нет. Жест доброй воли.
С тем, что если Шеремет не поймет приглашения или даже просьбы, то вполне могут обойтись и без него. Могут, но не хотят.
— Черт возьми, — сказал Матвей Петрович вслух, — а ведь он меня «купил»!
Вадик чуть руль не выпустил:
— Кто? Деркач?
— Еще чего? — поднял брови Шеремет, — этого бы только не хватало!
Жест доброй воли. И очень своевременный жест. Раз уже пошла стрельба, надо четко различать, где свои. Без опоры в Узени не обойтись — но и Сагайде нужна опора. И если Коля Сагайда и в самом деле «свой» — вместе они пробьются.
В Узени — самое меньшее двадцать тысяч взрослых честных граждан, готовых помочь, граждан, понимающих, что организованная преступность лишь на первый взгляд кормится за счет мелкой преступности, а на самом деле — за счет их труда. Но как воспользоваться их помощью? С чем к ним обращаться? О чем просить? И сможет ли кто помочь так, как майор Сагайда, — если Шеремет правильно понял жест?
…Вадик в очередной раз попытался пойти на обгон, но тут же сбросил газ и, втискиваясь вновь в колонну, негромко выругался.
Нервничает.
И нервничает больше, чем можно было предположить по формальным данным дела. Значит, знает больше, чем записал…
— Видимо, свои подстрелили, — обронил Шеремет, искоса наблюдая за помощником.
