Я слышала его. Но я не могла его послушаться. Я чувствовала лишь тянущую непрерывную боль в спине, плечах, руках и груди. Казалось, кости мои вытягивают из суставов. Руки у меня были как когти. Я не могла ослабить их хватку. Но хотя я сжимала их все сильнее и сильнее, они начинали ослабевать и соскальзывать.
– Нет! – заскулила я.
– Ноги вверх! – крикнул Дэвид.
Но я в панике не услышала его. Мои ногти царапнули перекладину, руки схватили воздух. Я кинжалом упала на землю, вперед ногами, прямо в сетку.
Меня тут же подбросило. Сетка была натянута туго, чтобы поймать Дэнди, мягко падавшую на спину, а не меня, нырнувшую солдатиком. Мои ноги сложились, колени ударили меня в лицо, живот свело, и сетка снова подбросила меня, и я упала, беспомощная, как птенец, вывалившийся из гнезда, обратно, навстречу безжалостному удару. Меня подбрасывало четыре или пять раз, я ничего не могла сделать, а потом, в последний раз, страх и потрясение стали невыносимы, и у меня перед глазами все померкло.
Очнулась я в постели.
Не в своей постели, а в хорошенькой беленой комнате в задней части изысканного дома Роберта Гауера. Когда у меня задрожали веки, я услышала голос Роберта, глухо шептавший, что я в безопасности, в его доме. Он знал, что я не могу сама открыть глаза и посмотреть.
Я была слепа, как крот.
Роберт Гауер сидел со мной. Он сразу отослал Джека и Дэнди обратно к работе, едва они занесли меня в гостиную, и Уильям галопом поскакал в Солсбери за хирургом. Роберт решил не доверяться уарминстерскому цирюльнику. Дэнди обругала его и сказала, что не оставит меня, но Роберт вытолкал ее из комнаты и сказал, что она может прийти посидеть со мной, но не раньше чем раскачается на высокой трапеции и выполнит все трюки, которые выучила.
Я хотела крикнуть, что Дэнди нельзя подниматься, что это слишком страшно, слишком высоко, особенно для моей любимой сестры. Но горло мое корежило от боли, и единственным звуком, который я смогла издать, стал беспомощный хриплый всхлип, а из моих распухших глаз потекли горячие слезы, от которых щипало ободранные щеки.
– Это для ее же блага, – тихо сказал Роберт.
По голосу я слышала, что он стоит возле меня.
– Ей нужно сразу же подняться, а то она станет думать про твое падение и потеряет настрой, Меридон. Я с ней не жесток, и с тобой тоже. Дэвид тоже так сказал.
Я бы кивнула, но, казалось, все сухожилия моей шеи были выдраны с корнем. Я молча лежала в слепой тьме, чувствуя, как диван подо мной качается и дергается, потому что снова теряла сознание.
«Кто присмотрит за Дэнди, когда я умру?» – подумала я, когда мир уплывал прочь.
Она вернулась, когда приехал хирург, но так плакала, что не могла ему помочь; горькие слезы лились рекой, пока она смывала с моего лица кровь тряпочкой, которая жгла огнем. Лежа в своей одинокой темноте, я пожалела Дэнди и прошептала:
– Дэнди, я умру?
Не кто иной, как Роберт Гауер, нежно держал меня, пока ученый человек ощупывал мою горевшую шею. Руки у него были ласковые, я понимала, что он старается не делать мне больно. Но моя шея, плечи, горло и даже кожа головы пылали от боли. Именно Роберт Гауер уложил меня обратно на подушку и расстегнул мне рубашку, чтобы врач ощупал мои ребра. Каждое прикосновение походило на клеймо раскаленным железом, но я не кричала. Не смелость была тому причиной. Горло у меня так свело, что я не могла издать ни звука.
– Плохо, – сказал наконец хирург. – Нос сломан, контузия, сотрясение мозга, растяжение шеи, плечо вывихнуто, ребро сломано.
– Она поправится? – спросил Роберт.
– Пролежит не меньше месяца, – ответил хирург. – Если только у нее не начнется горячка или лихорадка от потрясения. Но она, похоже, крепкая, должна выжить. Сейчас вправлю ей плечо.
Он наклонился ко мне, в болезненной тьме я почувствовала его дыхание на своей щеке.
– Мне придется вывернуть вам руку, чтобы она вошла обратно в сустав, мисс. Будет больно, но когда закончим, станет легче.
Я не могла сказать ни «да», ни «нет». Если бы могла говорить – умоляла бы его оставить меня в покое.
– Ты лучше выйди, Дэнди, – сказал Роберт.
