Мы ели с ней вдвоем. С нами не было даже Перри; слуги накрывали стол, и их отпускали. Потом она терпеливо, как сиделка при слабоумном, учила меня держать нож и вилку одновременно, класть их на тарелку, пока жуешь, пить из бокала, прожевав, так, чтобы на краю не оставался жирный след. Учила беседовать за едой, справляться с куриными крылышками и резать кости, не хватая их и не таща в рот, чтобы обгрызть и обсосать. Учила вытирать кончики пальцев о салфетку, держать салфетку на коленях, чтобы она не падала на пол. Объясняла, сколько нужно пить вина, когда прилично отказаться, а когда согласиться.
Каждую минуту, постоянно, она поправляла мою речь. Просто подняв красиво изогнутую бровь, она давала мне понять, что я перешла на язык роми, говорю грубо или неприлично. Я снова и снова пыталась ей что-нибудь сказать, и она заставляла меня оттачивать фразы, как лошадь оттачивает трудный прыжок, пока у меня не получалось подобрать правильные слова и правильный тон.
– К счастью, некоторые из самых высокородных светских дам говорят, как крестьянки, – язвительно говорила леди Клара. – А многие умеют читать и писать не больше твоего. Но ты, Сара, будешь учиться. Ты схватываешь на лету.
Я невольно начала ее уважать. Что бы я ни натворила – даже ее длинные ресницы ни разу не дрогнули. Какие бы ошибки ни совершала – а я была слишком невежественна, чтобы понять, как это могло ее оскорбить, – она ни разу не выказала удивления.
Однажды вечером, после особенно трудного дня, когда она пыталась научить меня срезать в саду цветы и расставлять их в вазе, я взорвалась:
– Леди Клара, это безнадежно! Я уже с ума схожу, и вас я, должно быть, достала до смерти. Я никогда не выучусь! Я слишком поздно начала. Вы пытаетесь обучить меня трюкам, которые я должна была освоить, когда училась ходить. Я слишком стара для них! Я вернусь домой и позову к себе ту пожилую даму, которую советовал мистер Фортескью. Всему, что мне следует знать, я никогда не научусь, и вас, наверное, уже выворачивает от этих уроков.
– Не говори «выворачивает», – тут же сказала она. – И «достала».
Она помолчала.
– Нет, дорогая, – сказала она потом. – Я не утомлена, и, на мой взгляд, у тебя хорошо получается. Я не расположена сдаваться. Думаю, ты дашь мне основания гордиться тобой, всеми нами. Я хочу продолжать. Меня радуют твои успехи.
– Но, леди Клара, – сказала я. – Сезон начинается в августе. Я не буду готова к сроку.
Она откинула голову на спинку кресла в гостиной. Мы находились в голубой гостиной, где цвет обивки подходил к цвету глаз леди Клары, словно был выбран с умыслом. Возможно, так оно и было.
– Это решать буду я, – сказала она. – Я вывожу тебя в новый мир, и тебе придется довериться моему суждению. Я буду говорить тебе – что для тебя лучше и когда ты будешь готова.
– А потом? – бесцеремонно спросила я. – Когда я буду готова, когда вы выведете меня в общество? Что тогда? Как вы думаете, что тогда?
Она подняла брови, но ее голубые глаза были отстраненными и очень холодными.
– Будешь развлекаться, – сказала она. – Ты – наследница изрядного состояния. Тебе покровительствует женщина, чьи рекомендации безупречны (я о себе), и сопровождать тебя будет самый привлекательный молодой человек в Лондоне, пэр королевства (это, помогай нам Боже, Перри). Если хочешь войти в общество, тебя ждет вершина всех твоих устремлений.
– А потом? – настаивала я.
Она холодно и устало мне улыбнулась.
– А потом тебе решать, дорогая моя, – сказала она. – Многие молодые дамы принимают лучшее предложение, выходят замуж за того, кто больше всех даст. За них выбирают их родители, им советуют старшие. Но у тебя нет родителей, на чье суждение ты должна полагаться, а в кругах, куда я тебя введу, мистер Фортескью никогда не будет принят. Ты сама себе хозяйка. Если влюбишься без ума, полагаю, сможешь выйти замуж за своего избранника, будь он хоть лакеем или конюхом. Никто тебе не воспрепятствует.
Я взглянула на нее, и мои зеленые глаза были так же тверды, как ее голубые.
– Вы знаете, и я знаю, что такого не будет, – равнодушно произнесла я. – Я не гожусь для любовных историй. Мне это не по душе.
