— Буй-Красного, — улыбнулась Елена.
— В определенной дозировке ревность, как мышьяк, — вещь целебная. И вот еще... Небось, твой предмет не без честолюбия. Держу пари, что восьмого марта, а по срокам еще ближе - седьмого ноября, тебя в приказе, как всегда отметят. Вот и притащи его на свое торжество. А дома по-прежнему склоняйся перед могучим интеллектом...
Внимательно всматриваясь в знакомое лицо, Елена о чем-то раздумывала.
— Скажи, а откуда тебе известны все эти... правила? — наконец тихо спросила она.
Алиса ответила тоже не сразу; даже сигарета догорела в худых ее пальцах.
— Должно быть, потому, что сама никогда не умела ими пользоваться... — еще тише ответила она.
Раздался звонок. Женщины тревожно переглянулись.
Но это был Костя — он явно повеселел.
— Тетя Лиса, изюм в шоколаде любите? — спросил он, положив на стол коробку.
— Пожалуй, единственное, что еще люблю... — Зеленый глаз Алисы усмехнулся. — Поди, поставь-ка чайник...
Когда мальчик вышел, Алиса сжала руку подруги своей горячей, сухой.
— Знаешь, что я тебе скажу? Чем вот так в ожидании мучиться, возьми да пойди куда-нибудь... Не надо тебе видеть всю эту агонию. Пусть уж без тебя... И мальчику будет спокойнее.
— Пойти? Куда?
— Загляни, например, к Соне. На мой взгляд, она курица, но утешать умеет, как никто. Приголубит и домашней сдобой угостит.
— А Костя?
— Ну, с Костей я лепкой займусь. Согласна?
Через минуту Елена затягивала «молнию» на лучшем своем платье — как-никак, идет в «академический» дом. По бледным губам провела столбиком помады.
— Говорю, красивая женщина, — одобрила Алиса, — а вот жить не умеет... Ну, давай — на прощание...
Женщины молча, серьезно поцеловались.
Уже на лестнице «академического» дома веяло чем-то солидно-благоустроенным. Жили здесь или действительные академики, или «члены-корреспонденты». С той поры, когда Голубева была тут в последний раз, произошли некоторые перемены: лестница была устлана красной ковровой дорожкой.
Но обо всем этом женщина не раздумывала. Вот увидит сейчас Соню — и без слов, без мудрых рассуждений кинется к ней на шею. Кинется и заплачет... Да, заплачет! С умной, едкой Алисой она не могла бы этого допустить. А с теплой, кроткой Соней можно. Все можно! Она не осудит, поймет и совсем по-матерински прижмет к своей большой, теплой груди... В смятении Елена не воспользовалась лифтом. С трудом перевела дыхание у двери с металлической карточкой «Е. В. Тулупов». Нажала кнопку. За дверью все ближе шаги. Неторопливые, мягкие... Конечно, Соня. Вот сейчас откроется дверь — и она кинется к ней...
Дверь открылась. Но прежде чем Елена успела что-нибудь произнести, к ее груди прижалась Соня. Она всхлипывала:
— Ленка, родная, вчера Маечку привезли из роддома... Я так счастлива! Чудный парнишка... Похож на меня, честное слово, похож! — Доброе, круглое лицо Сони сияло. — Глазенки — смородинки! Как у меня в детстве! Пойдем, пойдем!.. У нас там весь синклит собрался...
Соня выхватила из рук Елены пальто.
— Как всегда, вешалки нет? Бог с ней! Вот только обернусь немножко — пришью... Идем, родненькая!
В самой большой комнате действительно собрался семейный синклит: был здесь и молодой дед, профессор Тулупов, и корректный его зять с дородной матерью, и сияющая Майка, и, наконец, с тазиком в руках домработница Екатерина Ивановна.
К прибытию новорожденного все было умело подготовлено. Комната, в которой до этого жили молодые, превратилась в чудесную детскую: в центре, под легким голубым пологом, возвышалась кроватка. На полу лежал похожий на крем, почти съедобного вида коврик.
— Пенопласт, — уловив взгляд Елены, с улыбкой пояснил профессор.
— Подойдите, дорогая, не стесняйтесь! — как бы даруя ее высокой милостью, предложила дородная дама.
В это время из кроватки послышалось нечто похожее на скрип.
— Да он сыренький! — прикоснувшись к пеленкам, отчаянно вскрикнула Соня. — Екатерина Ивановна, тальк, пожалуйста!
Женщины склонились над белой куколкой: их руки ловко перепеленывали младенца. Майка тоже приблизилась к кроватке, но лишь наблюдала. По правде сказать, к этой стройной, изящной блондинке мало шла роль матери.
