Яга задумчиво покачала головой:
— Он не появился. Я так думаю. Было очень много незнакомого народу, какие-то туристы. Они ходили за девочками по пятам, предлагали пиво и свою компанию. Пришлось всё отменять да сворачивать удочки. Конечно, мы расстроились. Весёлое действо обернулось скучной ночевкой в палатке под пьяные вопли, которые туристы называли песнями.
— Ведьмы, называется, — саркастически хмыкнул я. — Не могли справиться с кучкой пьяных обывателей?
— А что, надо было им головы поотрывать? Или в жаб превратить? — обижено спросила Варя.
— А ты можешь? — уточнил я.
— Нет, — отрезала девушка. И вздохнула: — Смех смехом, а утром мы проснулись такими разбитыми, словно сами всю ночь тусили. Если бы Юля согласилась уехать ночью, я бы там и не ночевала…
— Хорошо, что не поехали ночью по лесу, — устало проговорил я, отмечая, что речь моя становится всё менее чёткой с каждой фразой. — Хоть вернулись живые, а не остались в какой-нибудь канаве…
— Почти слово в слово Юля, — деланно восхитилась Варя. Потом помрачнела: — Я уже хотела бросить всё это дело, но тут эти тени. Потом ты… не знаю, что делать!
— Блин, как уже стемнело, — я перевёл взгляд в потолок. — Сколько хоть времени?
— Шесть почти, — автоматически ответила Варя.
— Всего? — удивился я. — А темно, как будто все одиннадцать.
— Темно? — Варя подозрительно пригляделась ко мне. — Ваня, как ты себя чувствуешь?
Я проанализировал тело и пробубнил:
— Как паралитик.
— А глаза как?
— Пока видят, — напряжённо ответил я. — Но уже трудно разглядеть часы в темноте…
— Темноте, — завороженно повторила Варя. — Но ещё совсем светло, Ваня. Только если это как раз та темнота, про которую говорила Марфуша. Я сейчас!
Через несколько минут наша гостиная оперилась множеством горящих свечей. На столе, камине, полу весело танцевали острые огоньки. Но мне казалось, что они только сгущают темноту в углах комнаты, которую Варя, с её слов, не видит совершенно. Девушка снова побежала в подвал. Вскоре на пол грохнулась коробка со всем запасом свечей в нашем доме. Я хотел сказать, чтобы она не мучилась, что может случиться пожар, что светлее мне всё равно не становится, но смог выдавить лишь невнятное бурчание. Голова безвольно повернулась на бок, глаза упёрлись в собственное искажённое отражение в стеклянном подсвечнике. И снова то странное ощущение сквозняка. Только сейчас я уже чуял недоброе: это из меня утекают остатки контроля за собственным телом, почти физически высасываемые множеством стеклянных поверхностей.
Варя тоже понимала, что мне хуже. Но не понимала почему. А сказать о своей догадке я не в силах. Девушка с сердцах бросила зажигалку и схватила телефон:
— Придётся вызывать тяжёлую артиллерию, — почти прорычала она. — Алло! Добрый вечер. У меня срочное сообщение для Евгения Григорьевича от Варвары. Спасибо, жду.
Евгений Григорьевич? Мысли текут вяло. Но это очень важно. Или не важно. Может, я уже умер? Нет. Евгений. Это «Е». Григорьевич. «ЕГ». Таинственный ЕГ. Перед глазами темно. Я закрыл глаза? Нет. Странно. И, если темно, почему я вижу тень? Или это и есть тень? Нет. Это зеркало. Вогнутое зеркало. И человек в шляпе.
Ну, что же. Главное, я есть. Но никто не знает, как и где. И я тоже не знаю. Или не хочу знать. Это Марфуша говорит. Придушил бы эту чокнутую старуху… будь у меня руки. Вот думаю, а головы нет. Переживаю, а сердце не стучит. Негде ему стучать. И не по чему. Зато стучит противная старая ведьма. Всё стучит и стучит по стеклу своего проклятого зеркала.
— Духи, духи, отзовитесь! Духи, духи, проявитесь!
Марфуша уже третью неделю скакала по своей норе, пропахшей травами и мочой. Махала горелыми ветками. Разбрасывала порошки разных цветов. Даже несколько раз устраивала обрядовые танцы нагишом.
Жутким отвращением накрыло меня при воспоминании об этих танцах. И не закроешь глаз, не отвернёшься, не уйдёшь. Марфе же, казалось, было абсолютно всё равно, что я пялюсь на её обвисшие телеса. Во всяком случае, ни одной эмоции на сморщенном лице я не заметил. Надеюсь, что ей всё равно.
Не желая наблюдать за ведьмой, пытаюсь сосредоточиться на обстановке норы. Я уже давно изучил тысячу скляночек на многочисленных деревянных полках. И, закрыв глаза, мог бы повторить все немногочисленные надписи на некоторых из них. Только вот не могу я глаза закрыть. Я вижу всё помещение двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Одно и то же. Всё сразу. И никаких перемен. Словно у меня миллион глаз, которые смотрят сразу в разные стороны.
