Мемуары M. L. C. D. R. - страница 7
Тем временем моя мачеха не только родила одного мальчика, но уже готовилась произвести на свет и второго, поэтому отцу было нетрудно обо мне позабыть. Но поскольку соседи, бывало, спрашивали обо мне, ему приходилось отвечать, и он часто оказывался в затруднительном положении. Впрочем, его жена, куда хитрее его самого, неизменно говорила, будто со мной все хорошо, и если он меня еще не вернул, то лишь потому, что мое присутствие будет мучительным для него как воспоминание о покойной супруге. Только глупцы могли поверить в такую грубую байку, но родня моей матери, к несчастью для меня, жила в восьмидесяти лье>{16} от наших краев, и не нашлось никого, кто бы обо мне позаботился. Я прожил у кормилицы еще целых три года и, думаю, оставался бы у нее и дальше, если бы господин де Марийяк, приехав однажды в Оленвиль, не заметил меня, стоявшего в лохмотьях на мессе, и не спросил, не сын ли я его кузена. Кормилице моей не раз сказывали, что я, не хвалясь, был малыш смышленый; вспомнив это, я не дал ей ответить, выступил вперед и сам сообщил господину де Марийяку, что, хоть и являюсь сыном господина L. C. D. R., но, к несчастью, не видел его с самого рождения. Я попросту повторил то, что при мне много раз говаривала кормилица; однако слова мои умилили господина де Марийяка; а так как я был весьма бойким и, смею сказать, довольно милым ребенком, то он велел одному из слуг взять меня на руки и отвезти к нему в замок. Там он дал мне одежду, подобающую мальчику моего происхождения, приютил, а прежде чем уехать в Париж, велел своему привратнику отослать меня к моему отцу, отписав ему, что я начинаю входить в возраст, требующий большей обо мне заботы.
Мой отец волей-неволей оказался вынужден забрать меня, но сделал он это с великою неохотой, ибо с первого же дня обращался со мной так сурово, что, даже несмотря на малые лета, я без труда понял, как мало у него приязни ко мне. О, если бы я осмелился спросить его о причине или не побоялся просто немедля вернуться к своей кормилице, которая относилась ко мне куда лучше! Но, не решаясь открыть рот, я так и сидел в углу, точно неродной, а между тем все ласки доставались ребенку от второй жены, шелудивому как собака. Никогда еще я не чувствовал себя столь тягостно, а поскольку мне вот-вот должно было исполниться шесть лет и я начинал осознавать свое положение, то готов был лопнуть от обиды. Тем не менее я прожил так полтора года, столуясь в лакейской и не имея иного попечителя, кроме нашего милосердного кюре. Я попросил его научить меня чтению, ибо дома и речи не заходило о том, чтобы нанять мне учителя; он же, обрадовавшись моей просьбе, принялся за дело так настойчиво, что уже три или четыре месяца спустя я бегло читал любые книги.
Не проходило и дня, чтобы мачеха не доводила меня до слез и, не довольствуясь тем, что причиняла мне все мыслимые обиды, еще и настраивала против меня отца и возводила на меня множество напраслин, чтобы привести его в ярость. Отец, не любивший меня и доверявший ей, что ни день поступал со мной дурно без всякой причины, и это ввергло меня в отчаяние столь жестокое, что я решил отравиться. В саду росла цикута, которую мне показали как ядовитую траву; я нарвал ее и, помолившись, изрядно ею наелся — и умер бы, если бы Господь — ибо я всегда верил в Него — не сподобил меня ошибиться, а точнее, не совершил для меня подлинное чудо: я насобирал другой травы, так что обошлось не только без конвульсий и прочих симптомов отравления, но даже без малейших признаков болезни. На исповеди я рассказал об этом кюре, он же строго отругал меня, попеняв за совершенный мною великий грех и заставив покаяться перед Богом, после чего взял с меня обещание впредь никогда ничего не делать без его разрешения.
