Тюрьма, меж тем, полнилась слухами о продвижении Чешского легиона. Что-то рассказывали вновь прибывающие арестанты, что-то додумывали сами заключённые. За окнами то и дело вспыхивала беспорядочная пальба. Никто не сомневался, что перед отходом красные нас расстреляют, поэтому мы задумали побег. Договорились напасть и разоружить охранников, когда те принесут нам еду. Но минули сутки, а в камере так никто и не появился. Мы начали колотить в двери, затем выбили их, обнаружив, что охранников в тюрьме нет. Чехи вошли в город.
Часть заключённых немедленно высыпала на улицу и бросилась врассыпную. Оставшиеся решили ждать прихода чешских солдат. Кто-то распустил слух, будто чехи направляют «политических» в монастырь, обеспечивая их всем необходимым. Перспектива вновь оказаться запертым (пусть и в келье, а не в камере, под охраной монахов, а не красноармейцев) нисколько меня не прельщала. Я вышел в город и пошёл куда глаза глядят. Никогда не забуду ощущения необъяснимой беспричинной радости, охватившее меня от сознания того, что я вновь свободен. Даже отсутствие денег и чемодана с вещами, отобранных в тюрьме, не отравляли этого удивительного чувства.
В городе продолжались перестрелки. Кто-то спасался бегством. Кто-то, наоборот, ликовал. Вскоре меня остановил чешский патруль – человек пять рослых, прекрасно обмундированных солдат, которым я кое-как сумел втолковать, что не имею к красным никакого отношения. На моё счастье, один из этой пятёрки, сержант, говорил по-немецки. Услышав, что я инженер, он тут же сказал, что до войны работал механиком на заводе «Шкода». Я вспомнил, что один из моих однокурсников по окончании института уехал работать в Плзень[58], и спросил, не знакомы ли они часом. Сержант сказал, что знакомы. За разговорами мы дошли до его части, где меня покормили и дали переодеться. Затем по моей просьбе сержант договорился об отправке меня в Омск, где власть находилась в руках Временного сибирского правительства, враждебного большевикам[59].
В Омске я первым делом нашёл представительство кооператива, направившего меня в эту поездку. Встретив необычайно тёплый приём, я стал убеждать руководство в необходимости наладить регулярное получение конструкторских данных из Америки и предложил свою кандидатуру в качестве агента. Со мной согласились, даже готовы были снабдить деньгами на поездку, но имелось одно серьёзное затруднение. В окрестностях Омска шли непрекращающиеся бои между различными вооружёнными группировками. Все выезды из города были блокированы.
В то время в Омске находился профессор Иннокентий Павлович Толмачёв – известный геолог и один из инициаторов создания Полярной комиссии[60]. Он планировал научную экспедицию по сибирским рекам Иртышу и Оби с последующим выходом в Северный Ледовитый океан. Узнав о моём намерении добраться до США, Иннокентий Павлович предложил составить ему компанию. «Это, конечно, неближний путь, но, боюсь, в нынешней ситуации единственно возможный», – сказал он. Так неожиданно для себя я стал участником полярной экспедиции.
План был такой: сперва доплыть до Обдорска[61] на небольшом пароходе, предоставленном Толмачёву нашим кооперативом (за это мы обещали распространять продукцию кооператива в отдалённых селениях). Затем пересесть на морское судно и, обогнув полуостров Ямал, выйти к северной оконечности острова Вайгач. Там работала гидрологическая метеостанция, с которой велось наблюдение за дрейфующими льдами в проливе между островами Вайгач и Новая Земля. Дважды в год к ней подходил ледокол, на котором Толмачёв рассчитывал добраться до Архангельска.
Перед отъездом я получил дополнительное задание. Специальным декретом Временное сибирское правительство уполномочило меня передать в российские посольства Лондона или Копенгагена (а при необходимости, и Америки) запрос о предоставлении мне фондов на покупку необходимого оборудования для оснащения местной радиостанции. В то время радиосвязи в городе не было, хотя со дня на день ждали прибытия оборудования и специалистов из Франции.
В конце июля 1918 года наш пароход вышел из Омской гавани, взяв курс на Северный Ледовитый океан. Общество на борту подобралось отменное. Я тесно сошёлся с профессором Толмачёвым, и нашу дружбу, начавшуюся в экспедиции, мы пронесли через многие годы. Помимо нескольких членов кооператива и судовой команды, в группу входил также ихтиолог, изучавший состав и численность промысловых видов рыб. Благодаря его исследованиям и расторопности кока на ужин нас всегда ожидало какое-нибудь изысканное рыбное блюдо.
