Он уже стоял на самом краю бездны и имел страшную возможность измерить всю ее глубину, как вдруг всемогущая длань, которая способна из нескольких зернышек песка воздвигнуть преграду для самой свирепой морской бури, удержала сего самонадеянного и высокомерного монарха от окончательной гибели, заставив его испить до конца чашу бессилия, несчастий и ничтожности. Это великое дело сотворили песчинки иного свойства, но тем не менее песчинки по причине своей незначительности. Сперва ничтожная женская ссора у королевы Английской[96] и последовавшая из этого интрига, а затем и смутное, неопределенное влечение к кровному родичу[97] оторвали Англию от могучей коалиции. Непомерное презрение принца Евгения к нашим генералам привело к тому, что Франция могла бы назвать спасением под Дененом,[98] и это не столь уж жестокое сражение имело такие последствия, что в конце концов привела к миру, но к миру совершенно иному, нежели тот, что был бы с радостью заключен, согласись враги на него до этого события, в котором нельзя не усмотреть десницы всемогущего Бога, что возвышает, низвергает, избавляет, когда хочет. Тем не менее этот мир, так дорого обошедшийся Франции, а Испании стоивший половины ее владений, был плодом всего вышеизложенного, а кроме того, нашего всегдашнего неумения здраво оценивать себя, когда дела начинают ухудшаться, неизменной надежды поправить их, а равно как я уже сообщал в своем месте, и от нашего упорного нежелания поступиться хотя бы пядью испанских владений, иначе говоря, еще одного безумства, в котором нам очень скоро пришлось раскаяться, стеная под бременем его последствий, каковые ощущаются до сих пор и будут ощущаться еще долго.
Этим кратким обращением к истории царствования столь длительного, полного событий и к тому же связанного с личностью короля, невозможно пренебречь, ежели желаешь представить сего монарха таким, каким он действительно был. А был он богатым, великим, победоносным вершителем судеб Европы, внушавшим страх и восхищение, пока были живы министры и полководцы, поистине достойные своих должностей. Когда же они ушли, механизм еще некоторое время вращался, поскольку они дали ему толчок. Но вскоре обнаружился истинный характер происходящего, умножились ошибки и заблуждения, стал надвигаться упадок, однако это не открыло глаза деспотическому властелину, ревниво желавшему все делать и всем управлять самому; похоже было, что пренебрежение, с каким относились к нему за границей, он возмещал удвоенным трепетом и страхом перед собой внутри королевства.
Сей государь был счастлив — если только он действительно был счастлив — во всем: наделенный крепким здоровьем, почти незнакомый с недугами, он был счастлив в своем веке, столь плодотворном и щедром во всех отношениях, что его в этом смысле можно бы сравнить с веком Августа; был счастлив в своих подданных, обожавших его и жертвовавших ради него своим достоянием, своей кровью, своими талантами, иногда — добрым именем, а подчас даже честью; немало людей жертвовали и совестью, и верой, лишь бы служить ему, причем нередко из одного только желания ему угодить. Особливо счастлив он был бы в семье, будь у него только одна, законная; мать его довольствовалась изъявляемым ей почтением и оказываемым доверием; брат, чья жизнь была загублена достойными сожаления склонностями и который погряз в ничтожестве, стремился только к деньгам, трепетал перед королем за себя и своих фаворитов и был почти таким же низменным царедворцем, как все те, кто стремился сделать карьеру; добродетельная супруга, влюбленная в него и бесконечно терпеливая, хотя, впрочем, совершенно бездарная, стала истинной француженкой; единственный сын, которого он всегда водил на помочах и который в пятьдесят лет мог только стенать под бременем притеснений и немилости, который, окруженный со всех сторон соглядатаями, осмеливался делать лишь то, что ему дозволялось, и, приверженный к земным радостям, не решался даже на малейший протест; внуки, которые благодаря возрасту и примеру отца, а также помочам, на коих их держали, не вызывали беспокойства, невзирая на большие дарования старшего, на величие среднего, не вышедшего из совершенного повиновения деду, даже когда он унаследовал престол, на порывы, проявлявшиеся в детстве у младшего, но впоследствии не оправдавшие вызванных ими опасений; племянник, который при всей приверженности к распутству трепетал перед ним, и от одного слова, а то и взгляда короля в нем замирало все — ум, таланты, легкомысленные поползновения и безрассудные слова, перенятые им у каких-нибудь развратников; ежели перейти на более отдаленную степень родства, то принцы крови были того же склада, начиная с Великого Конде, который после возвращения с Пиренейским миром
