Мемуары Хейро. Воспоминания великосветского хироманта: практикум и реминисценции - страница 15

Вскоре после инцидента с «пожаром» она устроила званый ужин, на котором мне пришлось консультировать ее гостей. Меня усадили за занавесом, чтобы я не знал, с кем говорю. Когда сеанс закончился, я был представлен принцу Колонне, герцогу N., мадам Нелли Мелба, лорду Лейтону, Генри Эбби из Нью-Йорка и многим другим высокопоставленным особам.

Могила Бланш Рузвельт на Бромптонском кладбище

Свой особый успех в тот вечер я связываю с Оскаром Уайльдом [8], который в ту пору пребывал на пике славы. Интересно отметить, что после этого званого ужина он написал знаменитую «Женщину, лишенную важности». Но когда его толстые руки просунулись через дыры в занавеси и легли передо мной на подушечку, я и подумать не мог, что они принадлежали такому великому человеку. Это были ничем неприметные ладони.

Впрочем, меня удивило различие знаков на левой и правой руках. Не зная, с кем говорю, я пояснил собеседнику, что левая рука всегда отражает наследственные склонности, в то время как правая ладонь показывает развитые или приобретенные характеристики. Когда мы используем левую сторону мозга, нервы уходят от нее в правую руку, поэтому правая ладонь показывает нашу истинную природу и отражает развитие индивидуальности. В данном случая я указал, что левая ладонь обещала необычную судьбу с постоянным и ярким успехом. Но на правой руке его карьера ломалась и рушилась в определенный период времени. Почти забыв, где нахожусь, я подытожил свои наблюдения следующей фразой:

– Ваша левая ладонь – это рука короля, но правая ладонь говорит о том, что король отправит себя в изгнание.

Владелец рук не стал смеяться над моими словами.

– Вы можете назвать мне этот период? – спросил он.

– Через несколько лет с сего дня, – ответил я. – Между сорока одним и сорока двумя годами.

Из толпы гостей послышался смех.

Оскар Уайльд незадолго до тюремного заключения

– Неплохая шутка! – крикнул кто-то.

Но Уайльд повернулся к ним и мрачно повторил:

– Левая ладонь – это рука короля, но правая ладонь говорит о том, что король отправит себя в изгнание.

Затем он молча вышел из залы и покинул дом, в котором проходил званый ужин. Хотя прием подходил к концу, Бланш ужасно расстроилась тем, что сей лев общества ушел из-за «моих нелепых слов» (я впервые видел ее такой сердитой). Она сказала мне, что я слишком приземлен для забав в ее компании. Занавес сняли, начался ужин, а мне пришлось отправиться домой.

Я не встречал Оскара Уайльда до начала слушания судебного дела, которое оказалось фатальным для него. Перед первым заседанием он пришел ко мне и спросил, «находится ли разрыв по-прежнему на том самом месте». Я подтвердил приближение кризиса, однако указал, что его судьба не будет сломлена. Он тихо поблагодарил меня и, уходя, сказал:

– Мой добрый друг, вы прекрасно знаете, что Судьба не держит на своих путях дорожных ремонтников.

После этой встречи я исколесил пол мира и красивым летом 1900 года в Париже на всемирной выставке снова увиделся с Уайльдом. Мы с друзьями сидели на террасе одного из ресторанов, когда мимо нас прошел тощий мужчина, который сел за дальним столиком. Я бы не узнал его, но кто-то из моих друзей воскликнул:

– Смотрите! Это Оскар Уайльд!

Я тут же поднялся и сказал своим спутникам:

– Мне нужно поговорить с ним о некотором деле.

– Если вы сделаете это, – предупредил один из моих знакомых, – то больше не возвращайтесь за наш столик.

Я поклонился, подошел к Уайльду и протянул ему руку. Отвергнутый обществом, он был поражен моим поступком и даже заплакал.

– Мой милый друг, вы так добры, – сказал он. – Сейчас все травят меня, как паршивую собаку. Спасибо, что подошли ко мне.

Мы долго говорили друг с другом – говорили, пока не закончилась музыка, пока звуки голосов и шарканье ног не затихли и выставка не погрузилась во мрак. Он поведал мне о судебном деле, о совершенной ошибке, о жизни в тюрьме и радости освобождения. Затем Уайльд рассказал о своем безнадежном отчаянии, злых взглядах и презрении старых друзей, о невозможности вернуться в высший свет. Он говорил об этом, словно читал завещание, написанное кровью.