Самые последние годы жизни Владыка Иоанн провел в своей квартире, в районе новостроек. Дом его стоял неподалеку от ярославского ломбарда.— Вот и хорошо, — сказал я ему, — вам не трудно будет при случае отдавать в залог ваши кресты и панагии...
По счастию, шутка эта не имела под собою почвы. Патриархия обеспечила Владыке вполне пристойное одержание, а епархия оплачивала труд женщины, которая была у него горничной и кухаркой.Пока у него было достаточно сил, он продолжал служить в соборе, а дома занимался переводами, писал агиографические и научные статьи... Ясность ума, живость, интерес к людям, чувство юмора он сохранил до самой смерти.Последний раз я побывал у него месяца за четыре до его кончины. Я уже служил в Московской области, а в Ярославль продолжал наведываться ради того, чтобы встречаться с ним и еще некоторыми близкими мне людьми. Тогда я пробыл у него совсем недолго, ему даже в креслах было сидеть трудновато — то и дело начинались приступы стенокардии. Но он был все тот же — смеялся, явно был рад моему посещению.
Ко Господу он отошел 25 марта 1989 года, в субботу. Телеграмма ко мне в Егорьевск пришла слишком поздно, на похороны я не попал, о чем до сего дня сожалею. Похоронили его в ограде кафедрального собора, того самого, где он прослужил два десятилетия. На могиле его много живых цветов, там почти всегда горят свечи, а вокруг люди, по большей части так или иначе облагодетельствованные им.
Я молюсь об упокоении его души всякий день, и я горд, я счастлив, что Господь судил мне принять благодать священства именно от его рук.Пусть простит меня Бог, но я дерзаю думать, что он заслужил Царствие Небесное, ибо из всех известных мне архиереев, да и вообще из всех духовных лиц, пожалуй, он один заслуживает лесковского наименования — “младенец в митре”.
Помнится, по какому-то делу я зашел в облисполком к тогдашнему уполномоченному А.Ф.З. Это было года через два после моей хиротонии, когда он перестал относиться ко мне с подозрением.— Ну, как вам наш Митрополит? — спросил меня уполномоченный.Я стал искренне хвалить Владыку Иоанна.А он мне сказал:— Это все так... Только уж слишком он добрый. Никого не хочет наказывать.Много позже, когда Митрополит был уже на покое, я пересказал ему этот разговор. Владыка улыбнулся, а потом заговорил вполне серьезно:— Это мой принцип. За все годы своего епископства я “трости надломленной не преломил, и льна курящегося не угасил” (Мф. 12, 20). Один только раз я хотел снять сан со священника, он ударил женщину... И то я в последний момент раздумал. Он написал мне в письме: “Владыка, вы лишаете меня профессии. Я ведь окончил семинарию, я ничего больше не умею делать...” И я его простил...
Помнится, одна довольно скверная баба из моих прихожанок, которую я наказал, поехала и пожаловалась на меня Митрополиту. Он немедленно вызвал меня к себе, и этой встречи с ним я никогда не забуду. Владыка просительно заглядывал мне в глаза и буквально умолял:— Ну, пожалуйста, я вас прошу: помиритесь вы с нею...
Повторяю: были в епархии им недовольные, были у него и недоброжелатели. Говорили, что у него недостаточно твердая воля, что он безропотно починяется распоряжениям властей, что слишком сильно поддается влиянию своего несимпатичного секретаря... Но Митрополит знал, что делал. Самой главной заботою его было сохранить по возможности все открытые храмы, и он почти всегда своего добивался. В Ярославской епархии при нем было 80 храмов, а в соседних по 40, а то и меньше... За годы святительства он рукоположил 82 священника, и это в столь тяжелые для Церкви времена.Справедливости ради надо добавить, что среди множества ставленников Владыки — увы! — не все оправдывали его доверие, бывали и таки, кто приносил Митрополиту неприятности и даже хлопоты, но есть и весьма достойные, отличающиеся высокой культурой и преданностью Церкви. О таких клириках он говорил:— Это — драгоценные камни, украшающие мою митру.
И теперь, принося дань любви и благодарности Владыке Иоанну, я с полным основанием могу отнести к нему замечательные слова, которые Н.Лесков написал о Митрополите Киевском Филарете (Амфитеатрове):“Так детски чист и прост был этот добрейший человек, что всякая мелочь из воспоминаний о нем наполняет душу приятнейшею теплотою настоящего добра, которое как будто с ним родилось, жило с ним и... с ним умерло...”
