Вспоминается мне народный суд в Данилове. Лето 1981 года. Слушается дело об ограблении Троицкого храма села Горинского. Совершили это мальчишки из Рыбинска, одному из них исполнилось 18 уже в тюрьме. Я — свидетель.
Ведет заседание судья лет тридцати на вид, в рубашке с короткими рукавами. Держится он весьма уверенно, то и дело покрикивает на стороны и на свидетелей.
Я спросил одного из адвокатов:
— Откуда он такой бойкий у вас тут взялся?
— А он раньше был водителем троллейбуса в Ярославле. Потом окончил заочный юридический институт и вот стал судьей...
Наконец приходит мой черед давать показания.
Судья задает мне вопрос:
— Самый факт ограбления храма не свидетельствует ли о том, что вы халатно относитесь к своим обязанностям?
Я отвечаю:
— По действующему законодательству я вообще не имею права решать на приходе никакие хозяйственные и организационные вопросы. Мое дело — только богослужение. Но в меру сил и возможностей мы старались привести церковь в порядок: делали ремонт, провели электричество...
Судья прерывает меня:
— Ну, это в Церкви совершенно не нужно. Могли бы служить при свечах, как тысячу лет до этого служили...
— С таким же успехом, — говорю, — я могу сказать вам, что в этом зале также не нужно электричество. Могли бы заседатьпри свечах, как заседали судьи тысячи лет до нашего времени...
Этого он никак не ожидал и сразу перешел на крик:
— Вы что себе позволяете? "Святой человек"! Я вам сейчас вкачу пятнадцать суток за оскорбление суда!..
Я понял, что силы наши неравны, а потому смиренно произнес:
— Приношу суду свои извинения.
Он еще некоторое время кипятился, а потом возобновил допрос, но смотрел на меня уже не без некоторой опаски.
В перерыве ко мне подошли адвокаты и выразили свой восторг:
— Ловко вы его поддели...
Как-то осенним днем восемьдесят третьего года, когда я уже служил в селе Петрове под самым Ярославлем, зашел ко мне в дом местный почтальон. Спрашивает:
— Вы на газеты и журналы подписываться будете?
— Да, — говорю, — буду. Я подпишусь на газету "Правда".
(А надо сказать, что в те "баснословные года" именно в этом "центральном органе" при некотором умении читать между строк можно было обнаружить самую существенную информацию.)
От моего ответа почтальон опешил:
— Вы это серьезно говорите?
— Совершенно серьезно. Я подпишусь только на одно издание — на газету "Правда".
— Но послушайте, у меня на участке на "Правду" даже члены партии не подписываются...
— А вот вы им, — говорю, — так и скажите. Вы на свой центральный орган не подписались, а поп его получает...
Почтальон принял от меня деньги, выдал квитанцию и удалился совершенно потрясенный.
Старостиха Горинской церкви, после того, как мы с ней познакомились ближе и она прониклась ко мне доверием, передала отзыв обо мне секретаря Даниловского исполкома. (По общему положению церковными делами занимались в районных советах именно секретари.) Так вот даниловский секретарь, фамилия его, помнится, была Орлов, изучив мои бумаги и автобиографию, взглянул на старосту и произнес:
— Советский человек... До чего дошел...
Ну уж Бог с ней — такая она паче ума и естества многословная.
Н.Лесков. Заметки неизвестного
Надо сразу признаться, что в практике современной исповеди “многословие” явление сравнительно редкое, по большей части из теперешних верующих каждое слово приходится вытаскивать. (Исключение составляют образованные женщины, эти уж действительно вещают “паче ума и естества”.)
Для начала старинный церковный анекдот.Батюшка исповедует. Неподалеку от него стоит несколько женщин и один мужчина.Подходит очередная исповедница.Священник спрашивает:— Как ваше имя?— Катерина.— Е-катерина, — поправляет священник.Следующая к нему приближается.— Имя?— Лизавета.— Е-лизавета, — говорит священник.Подходит мужчина.— Как ваше имя?— Е-тит.
Вот самый распространенный вариант начала исповеди.Подходит к священнику женщина, улыбается во весь рот.— Батюшка, всеми грехами грешна...— Ну, а чего же ты улыбаешься? Ведь плакать надо...(Один священник на подобное заявление о “всех грехах” отвечал так:— А вот я тебе сейчас все какие только есть епитимьи назначу!)
