— Ты что закидываешь-то? — загремел голос Стогова, — коли что сказать хочешь, так говори прямо. Чего пьёшь без меры, мыслями больше не владеешь?
Анна слышала, как тяжело дышал мельник, и вдруг всем существом поняла, что медлить нельзя ни минуты. Сильным толчком руки она распахнула дверь. Стогов рванулся к ней, и в ту же секунду раздался страшный треск: тяжёлый, дубовый табурет, пущенный рукою мельника, ударился об стену. Мужчины стояли друг против друга, оба бледные, с вызывающим видом. Анна бросилась между ними.
— Уходите, Алексей Константинович, смутили его сегодня должно сплётками какими, аль-бо так, глаза залил, и впрямь вас за медведя зачёл. Уходите!
Она обратила к Стогову лицо, полное такой мольбы, что он невольно сделал шаг вперёд.
— И впрямь уходи, барин, не дело тебе якшаться с нами, людьми серыми. Може и не от тебя остуда промеж нас пошла, так ладно, сами и разберёмся.
— Анна, куда? Сам гость дорогу найдёт! Назад, паскуда! — бешено крикнул мельник жене, двинувшейся к двери.
Стогов, бывший уже у порога, повернул обратно; перед ним стояла Анна, высокая, бледная, с тёмными, горевшими глазами, с видом женщины, готовой умереть за любимого человека. Он понял, что не в силах уйти и оставить её одну во власти этого зверя. Насилие в виде побоев, насилие в виде любви, мелькнуло в его мозгу.
— Уходи ты сперва, с ним я тебя не оставлю! — и в глазах, и в словах Стогова было столько силы, что Анна рванулась с места и бросилась за ним.
— С тобой! — крикнула она и, схватив его крепко за руку, выбежала из избы.
Хмель и злость на мгновение затуманили голову мельника, ноги его задрожали, он опустился на лавку и как безумный глядел кругом. Сквозь открытую в сени дверь он увидел на полу топор, всаженный в полено. Мельник вскочил, выхватил топор и бросился из избы. Он видел, как Анна уже открыла калитку, мелькнуло её платье, за нею шагнул Стогов. Вот они вступили уже на плотину. Наум, с топором в руке, нагнув голову как тяжело раненный зверь, гнался за ними. Сквозь шум и рёв клокотавшей под колесом воды Стогов и Анна вдруг одновременно услышали нечеловеческий крик. Пьяный мельник замахнулся топором, чтобы бросить им в убегавших, потерял равновесие и полетел головой вниз под громадные лопасти колеса.
Раннее летнее солнце уже взошло. Деревня просыпалась, скрипели ворота, слышался окрик баб, выгонявших в поле скотину, где-то лязгала о точило коса. Жизнь суетная, полная заботы о хлебе насущном, вступала в свои права. О. Андрей, встававший всегда с зарёй, вышел давно в свой сад и там, в укромном месте, где пышные кусты калины, вперемежку со стройными деревьями образовали род беседки, он стоял на коленях и молился на чистое небо. Сердце молодого священника жило в гармонии с природой, он страстно любил жизнь, не за её земные блага, не за страсти людские, не за наслаждения плоти, а за свет, тепло, благоухание, за мир Божий, нерукотворённый, окружавший его. У о. Андрея бывали минуты счастья, минуты громадного наслаждения, когда ему казалось, что сердце его тает в груди, что весь он сливается в одно с природой, что в нём бьёт пульс этой жизни, разлитой в каждом луче, в каждой былинке. Его чистые мысли, его светлое незапятнанное никакими грязными представлениями воображение находило отклик в пении птиц, в жужжании пчёл, в игре света и тени, даже молитвы у него были свои, особенные. Часто, став на колени, как и теперь, среди росистой зелени, под звонкими голосами проснувшихся птиц, весь согретый утренним воздухом, он глядел на небо, и чувство наслаждения жизнью доходило в нём до сладкой боли; он мог только повторять: «О, Господи, Господи, благодарю тебя за то, что ты вложил мне в тело душу бессмертную, которую ощущаю в себе! Благодарю Тебя, Господи, за то, что живу, ибо жизнь сама по себе есть великое благо и счастье, и не дай Господи омрачить её каким недостойным делом или злым помыслом!»
Окончив молитву, о. Андрей вошёл в свой огород и хотел обойти оплот, полюбоваться на кусты смородины, обременённые красными и чёрными гроздьями, как вдруг перед ним, точно из-под земли, выросла Анна. Молодая женщина была смертельно бледна, под глазами её лежали тёмные круги; раньше чем сказать слово, она смочила языком губы и проглотила слюну, как человек, у которого до того пересохло горло, что он не в силах был издать звук. О. Андрей стоял перед нею и вдруг, тихо подняв руку, перекрестил её.
