– И вам того же-с, Аполлон Петрович. – Макаров невольно закашлялся.
Среди руин и пепла лицо главы сыскного отдела Дневного Дозора походило на бледную маску.
– Понимаю ваше изумление. Да, он ведь один из нас… но своими действиями он причинял вред и Темным. Неинициированный Иной с вероятностью в пятьдесят процентов становился бы нашим. И пусть деяния сии не влияли на равновесие сил – я решил прекратить его существование.
Макаров подавил внезапный порыв пожать Аполлону Петровичу руку. Он сдержанно кивнул, признавая за тем право вмешаться в драку и спасти ему жизнь, – только так и было достойно повести себя на его месте ночному дозорному.
* * *
Тело в клетчатом костюме покоилось на дне воронки. Казалось, неведомый могучий маг спит, лишь неестественно вывернутые руки и ноги наводили на мысль о том, что у обладателя клетчатого костюма есть какие-то проблемы.
– Он мертв, граф? – спросил Василий Яковлевич. Пошатываясь от усталости, он нагнулся над воронкой – и его Темный визави не успел (или не захотел, как не раз думал Макаров после) его остановить.
Последним конвульсивным движением лже-Кох выронил что-то на камни.
– Осторожней! – воскликнул граф, но поздно – темный паучок вспрыгнул на брючину Василию Яковлевичу, перепрыгнул на тыльную сторону ладони и в одно мгновение растаял на коже дозорного.
То было сложное, но не требующее большой силы заклятье, – напишет впоследствии Макаров в своем дневнике, – однако враг мой перед своим развоплощением сумел отмстить. У него уже не осталось сил для удара – но и у меня не осталось сил для защиты. Не сразу удалось мне отыскать это заклятье в старых книгах… Граф Шувалов называл его «отпущенный век» и утверждал, что только очень искусный маг может наложить такое заклятье – и только один раз в жизни.
Теперь я знаю все о своем будущем – и не могу изменить ничего. Сегодня, 4 октября 1914 года, я вступаю в ополчение. Через два месяца я буду на фронте. И погибну 7 июня 1916-го при штурме Луцка армией генерала Каледина.
Уезжаю на фронт, дабы не встречаться никогда более с Ариной. Она едва пришла в себя после потрясений прошлого лета, но когда узнала, что я поражен заклятьем «отпущенного века» и снять его не представляется возможным, – пришла в отчаянье. Что жить мне осталось менее двух лет – я утаил, пусть не терзается раньше времени.
У меня нет надежды, но имеется знание.
У меня есть эти отпущенные судьбой шестьсот двенадцать дней, и дай Бог мне прожить их честно и правильно.
Алекс де Клемешье. Санаторно-курортная монография
Представьте себе бревно.
Нет, не так: представьте себе гигантское бревно, настолько длинное и тяжелое, что для его перевозки требуется аж три грузовика. Оно надежно, крепко-накрепко зафиксировано, превращая три тягача в систему, вынужденно объединенную не только направлением и скоростью движения, но и вот этой временной, но очень жесткой сцепкой. Маневренность у подобной системы смешная; фактически она существует ради одной-единственной функции – доставить бревно по прямой из пункта А в пункт Б.
А теперь представьте, что один из грузовиков вышел из строя. Не суть важно, заклинило у него движок, кончился бензин, шофер заснул за рулем или приключилось еще что-то, – важно то, что нагрузка, предназначенная для трех тягачей, теперь равномерно распределилась на два оставшихся. Более того: не только бревно прикреплено к машинам, но и машины к бревну, и поэтому два тягача вынуждены будут тащить на себе и груз, и собрата, превратившегося в телегу, вагон, баржу – в общем, в такое же, по сути, бревно. Нагрузка на них возрастет многократно, и ничего удивительного, если рано или поздно встанет вопрос – не проще ли отцепить ко всем чертям? Бревно не отцепишь, бревно – это то, ради чего изначально создавалась система. Цель. Смысл. А вот вышедший из строя тягач – запросто.
Я не герой. Может, когда-то и метил в герои, но жизнь распорядилась иначе. Я – оперативник-работяга из тех, кто готовит операцию, создает все условия, анализирует данные, проводит опрос свидетелей, участвует в разработке тактической схемы, но последний, победный выстрел в итоге делают другие, «специально обученные» люди. Чтобы стало еще понятнее: в детективном боевичке, когда главное действующее лицо гонится за преступником, а тот, удирая, таранит и расшвыривает полицейские кордоны, установленные на пути его следования, я как раз и есть тот полицейский, который заблокировал дорогу бандюгану своей таратайкой. Если повезет – задержу его чуток, лишу простора, заставлю совершить лишний маневр. Но чаще всего гипотетический зритель моего лица и не заметит, не запомнит, потому что эпизод уже отыгран, мой автомобиль доблестно валяется на боку, и главный герой настигает жертву совсем в другом кадре.
