Он рвет рубашку, и ткань трещит.
– Потерпи, – повторяет Сверр и оторванный лоскут полощет в воде. А у воды срывает подорожник и, сунув в рот, жует.
Кэри больше не плачет, она сидит, закинув ногу за ногу, и по стопе стекает кровь, красные капли скатываются на песок и в него же уходят. Чистый такой, желтоватый, темный у самой кромки воды. И стекло на солнце сияет ярче алмазов. Кто и когда оставил его?
Кэри не знала.
– Закрой глаза, – просит Сверр, осторожно стирая со ступни и песок, и кровь. А между пальцами застряла ниточка водорослей.
– Зачем?
– Стекло надо вытащить. Лучше не смотри.
И Кэри кивает, она не будет смотреть на ногу и торчащий из ступни осколок. Сверр справится с ним. Он всегда и со всем справляется. Он самый лучший.
Боль была резкой. И Кэри дернула ногой.
– Прости! – Она едва не опрокинула Сверра на песок, а он показал ей длинный осколок.
– Ты храбрая для девчонки. – Сверр поднес осколок к носу и втянул запах, кисловатый, тревожащий.
– Я крыс боюсь, – призналась Кэри.
Похвала была приятна. И смешно стало оттого, что еще не так давно она дрожала, боясь встречи с братом. Она представляла его другим.
А Сверр замечательный.
И он прикладывает к ране разжеванный подорожник, перевязывает влажной тканью.
– Болит?
– Немного. – Кэри шевелит пальцами.
– До дома дойдешь?
– Дойду.
Сверр помогает натянуть чулок, а вот туфли приходится нести в руке. И, подставив плечо, он идет медленно, придерживая Кэри рукой.
– Хорошо, что ты есть, – говорит она, когда впереди показывается громадина дома.
– Хорошо, – соглашается Сверр и, коснувшись щеки носом, повторяет: – Хорошо, что ты есть…
Он разжимает кулак, и на ладони его лежит осколок стекла, длинный и острый, он пропорол кожу, и на длинной царапине вспухали капли крови. Сверр остановился.
– Больно?
Кэри хотела осколок забрать, но он не позволил.
– Нет.
Сверр поднес ладонь к губам и, вдохнув, слизал каплю.
– Что ты делаешь?
– Кровь сладкая. Ты никогда не пробовала?
– Нет.
Ей вдруг становится страшно. Ничего не изменилось. Луг. И дом, который близок. Лужайка. Лавочки. И кружевная беседка, в которую леди Эдганг выходит пить чай. Пара розовых кустов, усыпанных мелкими бутонами…
Небо. Солнце.
Сверр.
Он прежний и все-таки другой.
– Не бери в голову. – Он вдруг улыбается и, развернувшись, бросает осколок. Вспыхивает стеклянная искра и исчезает в травяном поле. – Я никогда тебя не обижу.
Сверр сжимает ее так, что дышать тяжело, и липкие губы касаются щеки…
…не губы, пальцы, спрятанные в чехол кожаной перчатки. И прикосновение их легкое, едва ощутимое.
– Спокойной ночи, Кэри. – Брокк остается за порогом ее комнаты.
– Спокойной ночи. – Ей не хочется отпускать его. И она медлит.
– До завтра?
– До завтра.
Завтра наступит, и… возможно, жизнь снова переменится к лучшему.
Ее постель холодна, и Кэри прячется под пуховым одеялом, гладит атласную его поверхность и льняное плетение простыней…
…Лежать скучно, но рана воспалилась, и доктор строго-настрого запретил вставать. Нога болит невыносимо, словно тот вытащенный Сверром осколок все еще сидит в ране.
– Завтра ты поправишься. – Сверр забирается в постель, и Кэри подвигается, чтобы ему хватило места.
– Завтра – нет.
Доктор раскручивал бинты и ковырялся в ране, выпуская гной. Было больно и гадко. И Кэри в который раз обещала себе, что больше не будет нарушать правила и убегать из дому.
– Тогда послезавтра. – Сверр забирает половину подушки. – Послезавтра ты точно поправишься. И мы будем играть.
– В прятки?
В старой усадьбе тысяча укромных уголков.
– В прятки, – соглашается он, обнимая Кэри.
– Тогда чур ты водишь!
Прятаться Кэри нравилось куда больше, чем искать.
– Конечно…
…раз-два-три-четыре-пять…
В тишине дома, другого дома, который теперь принадлежал Кэри, раздался знакомый шепот. И тень старого вяза скользнула по стене, норовя дотянуться до постели.
…я иду тебя искать.
