– Слушок прошел презабавный, – папаша поставил к горе банку джема, судя по виду застоявшегося, но все равно такая щедрость была непривычна, – что ищут тебя.
Полиция?
Нет, о полиции папаша Шутгар упоминать не стал бы.
– И ежель случится кому тебя заприметить, – он вытащил и пару серых матерчатых сумок с широкими лямками, в которые сам принялся распихивать покупки, – то надобно словечко шепнуть. За такое словечко живыми деньгами заплатят. Прилично, я тебе скажу, заплатят.
Таннис вздохнула.
Что ей делать? А ведь папаша знает про подземелья… и нечего думать, что забыл он. Небось до маразма Шутгару далеко, и на память он не жалуется.
– А ежели голову твою бедовую принести, то и втрое выйдет, если не вчетверо.
Он вышел, исчез ненадолго за ширмой, но вернулся со свертком, который сунул в руки.
– Мясо сушеное. Залечь тебе надобно на месяцок, а то и два…
– Спасибо.
Мясо. Сушеное. Совет. Нет, не собирается папаша Шутгар сдавать ее. Свой он человек, из старых, честных, хоть бы и честность эта весьма сомнительного пошиба.
– Заляжешь на месяц. Недельки через две я… у своего склада буду, если не забыла, где искать.
Таннис тряхнула головой: разве ж забудешь?
– Вот там и встретимся. Если чего мало будет – скажешь.
– Спасибо. Я… я расплачусь за помощь.
– Расплатится она. – Папаша дернул плечом и поморщился, небось оживший осколок впился в плоть. – Молодая, глупая… все вы молодые, глупые… приходите, уходите, и добро, когда в жизнь, а то все больше к конопляной вдове. Что, думаешь, я вовсе бессердечный?
Так и шутили, дескать, у папаши в груди вместо сердца счетная машинка стоит.
– Думаешь, мне твоих не жалко было, когда повязали? Жалко… только сама ж понимаешь, на жалости долго не проживешь.
Он подхватил сумки.
– Доволочешь-то? – И сам себе ответил: – Доволочешь. Вымахала деваха… а была-то тощею… постреленок… связалась вот…
Связалась. На свою голову. А как развязаться, Таннис не представляла.
– Спасибо, – сказала она в третий раз и, поддавшись порыву, обняла папашу.
А он только крякнул и отмахнулся:
– Иди уже. Стрекоза. И поосторожней там.
Таннис постарается.
На разрушенном доме умирало пламя. Оно металось, пожирая остатки деревянных перекрытий, вздымаясь по кирпичным стенам, которые осыпались с треском, с хрустом. Пламя же пробиралось в квартиры, жадно поглощая все, до чего дотягивалось. И Брокк старался не думать, что не так давно этот дом был живым.
Был.
Огонь не оставит ничего, кроме выплавленного камня.
И надо радоваться, что сила заряда была невелика.
Радоваться не получалось. Брокк стоял за оцеплением, наблюдая за тщетной суетой пожарных, которые сосредоточились всецело на том, чтобы не позволить пламени растечься по Нижнему городу.
Здесь дома строили плотно. И соседний, лишь задетый взрывом, теперь стоял, грозя обвалиться в любой момент. Лишенный окон, с пробитой крышей и сломанными перекрытиями, он держался чудом. Но вот дом покачнулся и медленно, точно надеясь, что люди успеют удержать его, стал заваливаться.
– В стороны! – Старший смены кричал в рупор и голос едва не сорвал, но все равно не был слышен в гуле иных голосов, в грохоте осыпающегося камня, в вое огня. Толпа все же подалась назад, спеша убраться из-под дождя щебенки. Кто-то заголосил, подвывая…
– Мастер, вам следует отойти в сторону. – Рядом с Брокком маячила тень гвардейца, того самого, что, остановив экипаж именем Короля, передал депешу.
Первый взрыв случился на старых складах, ночью, не причинив особого вреда. Сорвало шлюзы, однако вода ушла в катакомбы. Брокку же вменялось оказать всяческое содействие следствию.
Он еще удивился, что о взрыве сообщил не Кейрен.
– Мастер, – гвардеец не смел прикоснуться, но все же вклинился между Брокком и осыпающимся домом, – я отвечаю за вашу безопасность.
Экипаж был на мосту, когда громыхнуло. Далеко. Глухо. Знакомо.
К месту взрыва Брокк успел раньше пожарных расчетов и, окинув огненный столп взглядом, приказал поставить оцепление.
Раненый дом осел с ужасающим грохотом, подняв клубы меловой пыли. И кто-то завыл, перекрикивая пламя.
Да, люди успели уйти… те, кто мог ходить. Но кто-то остался. Кто-то всегда остается.
