Горячее будет вечером.
Дорога. Толпа у заводских ворот. Сонная охрана. И крысеныш Тейлор, что вьется, щиплет за задницу да томно закатывает глаза, намекая, что, будь Таннис посговорчивей, нашел бы для нее работенку иную, чистую. Не будет его, и тайной мечты свернуть уродцу нос, и отупляющей выматывающей работы, когда к концу смены остается одно-единственное желание – доползти до постели…
Таннис подставила лицо солнцу. Все переменится. Сегодня она соберет вещички… или даже собирать не станет, купит себе новые, поприличней. Попрощается с мамашей, которая, конечно, станет орать, а потом сядет рядом, обнимет и заплачет… что ей сказать?
Что любовник Таннис уезжает и с собой зовет.
Обещает устроить.
И денег дал. Да, мамаша увидит деньги и поверит в то, что этот ее любовник – человек порядочный. Правда, потом к ней явится Кейрен со своими вопросами, но… мамаша же не виновата, не знала она ничего про то, во что Таннис ввязалась, а значит, ничего ей не грозит.
…да и она сама уедет.
Таннис соврет про того же любовника, который и о мамаше позаботился.
Выстраивая мысленно будущую свою жизнь, легкую, безмятежную, она добралась до дома и с легкостью взбежала по лестнице. Дверь была открыта.
– Явилась! – Мамаша встала на пороге, уперев кулаки в бока. – И ночи не прошло! Где шлялась?
Она хлестанула тем же вчерашним полотенцем по лицу, но Таннис успела руку подставить.
– Ма, прекрати, – укоряюще сказала Таннис и на всякий случай отступила в коридор.
– Прекратить?
Захлопали двери, и раздался полусонный голос Стеллы:
– Заткнитесь обе! Задолбали!
Небось только-только явилась со своей смены. Работала Стелла отнюдь не на заводе, но, по ее же словам, за ночь выматывалась немерено. Молодая была, хорошенькая, и клиент шел охотно…
– Сама заткнись, шалава! – взвизгнула мамаша, но тотчас вспомнила, кто истинный виновник гнева. – И ты шалава! Вырастила дочку на свою голову! Где была?
– У любовника, – огрызнулась Таннис и, сунув руку под ремень, вытащила загодя припрятанную купюру. Благо та уже успела подсохнуть. – Вот.
Мамаша посмотрела на купюру, и на Таннис, и снова на купюру.
– Это чтоб одежду себе прикупила.
– К Шейсе не ходи! – тотчас отозвалась Стелла. – У нее все тряпье с душком. Лучше заглянь на Нарочный переулок, там новую открыли…
– И у Шейсе вещички неплохие. – Жадность пересилила гнев, и мамаша схватила купюру, потерла, проверяя, настоящая ли, а удостоверившись, что ассигнация не поддельная, спрятала у себя на груди. – На Нарочном небось цены…
– Так хорошее тряпье денег стоит, – возразила Стелла.
Таннис не стала слушать дальше, проскользнув мимо мамаши, она заглянула к отцу – спал, похрапывая во сне, нырнула за ширму и с огромным удовольствием стянула наконец свитер. Раздевалась Таннис быстро и, вытащив из старого шкафчика полотенце, намочила его и кое-как обтерлась.
В ее доме будет ванна, огромная, на золоченых лапах… ну или на медных, главное, что эту ванну наполнять станет горячая вода…
По коже побежали мурашки, и Таннис торопливо оделась.
– Куда? – Мамаша, которая уже успела поссориться со Стеллой, заслонила путь.
– Надо кое-что глянуть, ма. – Таннис наклонилась и поцеловала мать в седую макушку. – Я скоро. Туда и назад… пяти минут не пройдет. А ты вещи пока собери. Уходить надо.
– Чего?
Мамаша вцепилась в рукав, и Таннис не без труда разжала пальцы.
– Вернусь и расскажу. Собирайся… я быстро.
– Беги уж… хлеба купи!
Купит. И хлеба. И сыра. И кусок мяса, чтоб не остаточный, с синеватым, отертым масляной тряпицей краем, но свежий. И еще конфет, которые в заводскую лавку завозят изредка. Таннис помнит вкус шоколада… И, не удержавшись, она прямо на месте развернула папиросную бумагу, перевязанную ленточкой.
Лавочник лишь хмыкнул и взгляда не отвел, в котором читалось удивление: откуда ж деньги появились? Наверняка к вечеру уже разлетятся по Нижнему городу самые невообразимые слухи.
А и плевать.
Ее здесь не будет.
И Таннис отломила кусочек темной, с белым налетом, плитки. Медленно вдохнула пряновато-сладкий запах ее…
– Мамаша-то знает, на что тратишься? – поинтересовался лавочник, переставляя коробки с яичным порошком.
