Она постарается быть хорошей женой.
Доброй.
Ласковой.
И когда муж совсем состарится, а это наверняка произойдет очень скоро, то его не бросит. Она умеет быть благодарной, пусть бы он никогда не догадается, чем эта благодарность вызвана: все-таки непорядочно радоваться смерти брата.
Даже если этого брата от всей души ненавидишь. Кэри сжала кулаки, чувствуя, как ноготки ее впиваются в кожу. Надо успокоиться и забыть. Его нет. Совсем нет. И значит, нечего бояться, что где-то внизу громко хлопнет дверь, а тишину холла нарушит зычный голос Сверра:
– Где моя маленькая сестричка? Снова прячется?
Нет.
Кэри потрясла головой и шепотом повторила:
– Раз-два-три-четыре-пять…
Как ни странно, стало легче. Произнесенные ею же, слова потеряли былую силу.
Все у нее наладится.
Спустя сутки Кэри не была в этом так уверена.
В доме ее будущего мужа Кэри была лишней. Она снова всех раздражала.
Выродок.
Она читала приговор в бледных глазах Виттара. И в равнодушных – Одена, который сказал что-то вежливое, но Кэри почуяла за словами пустоту. И эта пустота столь напугала ее, что Кэри не сумела ответить. Она вновь остро ощущала собственную никчемность, которую не исправить было ни прической, ни непривычно роскошным, чересчур уж открытым платьем, ни даже драгоценностями, присланными ее величеством…
И леди Эдганг нахмурилась, закусила губу, сдерживая едкие слова. Ее молчания хватило на обед, который прошел в напряженной тишине. Но когда подали чай, леди Эдганг раздвинула губы и проронила:
– Отродье.
Наверное, всего было чересчур много, и Кэри не выдержала. Она сама себе казалась струной, натянутой до предела. Тронь такую – и разорвется, ударит по пальцам, рассечет до крови.
Смешно.
Она и Сверру-то никогда ответить не умела.
И теперь что ей остается? Терпеть. Пить горький чай. Улыбаться.
Делать вид, что все хорошо.
Замечательно.
– Отродье. – Скрипучий голос леди Эдганг нарушил тишину гостиной. – Два отродья в одном доме…
– Простите? – Леди Торхилд растерянно улыбнулась.
– Она – отродье. – Леди Эдганг ткнула в Кэри пальцем и добавила: – Ты тоже.
Кэри вздрогнула, и чашка в ее руке опасно накренилась.
– Безрукая… – с глубочайшим удовлетворением заметила старуха.
– Ничего страшного. – Леди Торхилд подала салфетку. – Пятнышко совсем крохотное. Его выведут к завтрашнему дню.
Пятнышко… крохотное… темное пятнышко на нарядном платье… таком красивом, что на мгновение Кэри показалось, будто и сама она хороша собой. Это ложь, выродки не бывают красивы, а теперь и платье испорчено. И на глаза навернулись слезы, которые не могли остаться незамеченными. Леди Эдганг всегда остро чуяла настроение Кэри. Сейчас она усмехнулась и бросила:
– Пустая кровь… гнилая… иди к себе.
С ее стороны такой приказ – почти милосердие: плакать лучше за закрытыми дверями. Кэри было невыносимо от мысли, что все получилось так нелепо. И вправду ничтожество, позор древнего и сильного рода… недоразумение, которому нигде не рады.
Роскошные покои были пусты. И Кэри почти удалось прийти в себя. Она уселась у окна, которое выходило на тисовую аллею.
Вновь начался дождь, и Кэри наблюдала за тем, как капли скользят по стеклу, вырисовывая зыбкие осенние узоры. К ней возвращалось утраченное спокойствие, впрочем, хватило его ненадолго.
– Ничтожество, – сказала леди Эдганг с порога. – Безрукое ничтожество, которое по недоразумению выжило и теперь позорит меня.
Она вернулась злой, странно взъерошенной и до самого вечера бродила по комнатам, трогая чужие вещи, брезгливо кривясь и вытирая руки о подол платья. Она шипела и стенала, а оказываясь рядом с Кэри, щипала ее. Когда же наступили сумерки, леди Эдганг прогнала горничную и сама взялась за гребень. Она вырвала шпильки из волос вместе с волосами же. И раздраженно швыряла в шкатулку. Ее руки, касаясь лица Кэри, вздрагивали. Еще немного, и леди Эдганг не выдержит, вцепится когтями в щеки, рванет, оставляя шрамы, уродуя.
Нельзя о таком думать.
– Мой мальчик погиб, а ты… – Сухие пальцы разодрали покрывало волос. И острые зубья гребня вцепились в него, дернули. – Безрукое. Бесполезное существо. Почему ты жива?
