– Узнать, не замужем ли ты…
– Полковник Торнстен, – веско заметила тетушка, раскрывая огромный веер, видимо, затем, чтобы спрятать довольную улыбку, – чудесная партия. Лучше и желать нельзя.
Судорожный вздох Грай был ей ответом. И кузины, кажется, на сей раз искренне сочувствовали сестрице. А вечером Кэри обнаружила в ридикюле записку на полупрозрачной почти бумаге.
«Надеюсь, вы не забыли замолвить за меня словечко? Ваш Т.».
Записку она сожгла в камине… но кошмар вернулся. И сквозь сон Кэри слышала:
– Раз-два-три-четыре-пять… – Голос Сверра перемежался с деревянным постукиванием трости о каменный пол, а из широких рукавов полковника сыпались карты. Все тузы.
Кошмары отпустили лишь под утро, и, открыв глаза, Кэри поняла причину: вернулся Брокк.
– Здравствуй, – сказал он шепотом. – Скучала?
– Очень, – честно ответила Кэри.
Но кажется, ей не поверили.
Пускай. Главное, он снова дома…
Брокк опоздал на сутки.
Он знал, что время на исходе. Спешил, но все же не мог оставить разодранный взрывами полигон, израненных драконов, растерянных людей.
Уйти получилось лишь однажды, когда немного улеглось эхо взрыва.
Одна ночь.
И два дома.
Кэри, которая стала чуть более чужой и взрослой.
Подарок. И слова, так и не сказанные. Страх, что она поймет Брокка превратно. Поспешный постыдный побег. Послевкусие недосказанности.
Капелька надежды.
И безнадежная предопределенность будущего. Он ведь знает, как все завершится, и… все равно неспокойно на душе. Обида разбирает, хотя и повода-то обижаться нет.
Сам виноват.
Безумный коктейль, и, что с ним делать, Брокк не представляет.
Дита. И горечь скорой разлуки. Притворство улыбок, натужная веселость, за которой спрятан страх. Ее и его собственный. Слова, пустые, лишенные обязательств.
– Тебе не здесь следовало бы находиться. – Она запахивает полы шелкового халата, некогда нарядного, но ныне шелк поблек, будто бы и вещь эта ощущала близость смерти.
Медь дубовых листьев, которые прячутся меж страницами книги, чересчур большой, чтобы Дита могла удержать ее в руках. Она книгу роняет, и листья сыплются, накрывают ковер пологом давно ушедшей осени.
– Вот… для Лили собрала… она писала, что учится составлять осенние букеты.
– Тогда нужен можжевельник. – Брокк, опустившись на колени, собирает листья. Он поднимает по одному, за черешки, стараясь не сломать. И касается острого края губами.
Листья холодны.
– Знаю. И еще тис. Остролист, быть может… но в саду нет.
– Я найду.
– Спасибо.
О чем говорить с тем, кого вот-вот не станет? И сиделка, которая остается ночевать в доме Диты, то и дело заглядывает в комнату. В глазах этой женщины, широкоплечей, по-мужски коренастой, Брокк видит неодобрение, но не понимает, чем оно вызвано.
– Почему ты здесь? – Дита принимает листья. Положив книгу на колени, она перелистывает страницы, пряча меж них эту, одолженную, осень.
– Потому, что я так хочу…
И потому, что если он вернется домой, то вынужден будет что-то сказать той девушке, которая вдруг повзрослела. А Брокк не знает правильных слов.
И обидит ее.
Или даст ложную надежду.
– Ты упрямый. – Пальцы Дитар пахнут листвой, сухой, пожухлой.
– Какой уж есть.
Молчание.
Часы, некогда исправленные им. Сейчас Брокк их тихо ненавидит, ему чудится, что именно их медные стрелки отбирают мгновения жизни Дитар.
– Не волнуйся, – Дитар передает ему книгу, – я дождусь тебя. Вот увидишь.
Солгала?
Или сил не хватило… он ведь опоздал всего на день.
На дверях дома его встретил венок, перевитый черной траурной лентой. И запах смерти витал в прихожей. Сестра милосердия, которой Брокк оставил деньги и распоряжения, встретила его.
– Господь забрал ее душу, – сказала она, глядя на собственные руки.
Белые перчатки сменились черными.
– Когда?
Брокк знал, что смерть неизбежна, что ее предсказывали все врачи и как один утверждали, что смерть эта для Дитар станет избавлением, но… знания недостаточно.
– Утром, – поджав губы, сказала мисс Оливер. Она всегда разговаривала странно, словно бы свысока, и сейчас Брокку было неуютно под хмурым взглядом ее голубых с проседью глаз. – Она отошла во сне. – Мисс Оливер посторонилась, позволив ему войти. – Не мучилась. Господь милосерден.
