Татьяна стояла, боясь пошевелиться.
– Не ясно. Какое отношение это имеет к твоим родителям?
Александр подступил чуть ближе, закрывая ее от заходящего солнца.
– Мои родители мертвы. Мать погибла в тридцать шестом, отец – в тридцать седьмом.
Она едва его слышала.
– Расстреляны. НКВД. Но теперь мне пора. Хорошо?
Потрясенное лицо Татьяны, должно быть, остановило его, потому что он похлопал ее по плечу и угрюмо усмехнулся:
– Не тревожься. Иногда все идет не так, как мы надеемся, какие бы планы мы ни строили, как бы ни добивались цели. Верно?
Татьяна молча кивнула. Ей почему-то казалось, что он имеет в виду не только своих родителей.
– Александр, ты хочешь…
– Мне пора, – повторил он. – Еще увидимся.
Ей ужасно хотелось спросить когда, но она промямлила только:
– Увидимся.
Девушке не хотелось идти домой, снова сидеть на кухне, в комнате, в замкнутом пространстве. Хорошо бы снова оказаться в трамвае, или на автобусной остановке, или даже в военторге, на улице, где угодно, только с ним.
Она все-таки добралась до своей квартиры и долго тупо стояла на площадке перед дверью, бездумно обводя пальцем восьмерку, готовясь войти и увидеть сестру.
2
В доме только и было разговоров, что о войне. Праздничного ужина никто не готовил, зато водки было много. Как и громких споров. Что будет с Ленинградом? Когда Татьяна вошла в комнату, отец с дедом как раз сцепились из-за политики Гитлера, словно оба знали его лично. Мама хотела знать, почему товарищ Сталин до сих пор не выступил по радио. Даша спрашивала, не следует ли ей уволиться с работы.
– С чего это? – раздраженно рявкнул отец. – Посмотри на Таню! Едва исполнилось семнадцать, и все же не спрашивает, стоит ли ей работать.
Все уставились на Татьяну. Даша растерянно хмурилась. Татьяна положила сумку.
– Сегодня исполнилось, папа.
– Ах да! – воскликнул отец. – Конечно! Безумный день! Давайте выпьем за здоровье Паши… Ну и Тани тоже.
Комната почему-то казалась меньше, потому что Паши с ними не было.
Татьяна прислонилась к стене, выжидая момента, когда можно будет заговорить о Паше и Толмачеве. На нее почти никто не обратил внимания, если не считать Даши, сидевшей на диване.
– Поешь хотя бы куриного супа, – посоветовала она. – На плите стоит.
Татьяна молча кивнула, пошла на кухню, налила себе два половника супа с картофелем и морковью, уселась на подоконник и стала смотреть в окно, пока остывал суп. Сейчас она не могла есть ничего горячего. Внутри и так все горело.
Вернулась она в комнату как раз в тот момент, когда мать успокаивала отца:
– Война закончится еще до зимы, вот увидишь.
Папа рассеянно перебирал складки рубашки.
– Знаешь, Наполеон тоже вторгся в Россию в июне.
– Наполеон! – взвизгнула мама. – Интересно, какое отношение имеет ко всему этому Наполеон?
Татьяна открыла было рот, чтобы сказать насчет Толмачева, но как объяснить все это взрослым, всезнающим, умным людям? Признаться, откуда у нее эти сведения насчет немецкого наступления на Россию?
Она поспешно сжала губы.
Папа рассеянно вертел в руке пустую рюмку.
– Давай еще выпьем за Пашу, – предложил он.
– Поедем в Лугу! – воскликнула мама. – На нашу дачу. Подальше от города.
Ну как могла Татьяна промолчать?
– Может быть, – выдавила она с решимостью ягненка, идущего на заклание, – может, стоило бы привезти Пашу из лагеря?
Все домашние уставились на нее с нескрываемым сожалением, то ли удивляясь, как это она посмела заговорить, то ли сожалея, что высказывали столь серьезные вещи в присутствии ребенка.
Мама неожиданно заплакала:
– Таня права. Нужно было привезти его. Сегодня у него день рождения, а он там один…
«Это и мой день рождения», – подумала Татьяна и поднялась, решив помыться.
– Куда ты? – окликнул отец.
– В ванную?
– А посуда? Отнеси тарелки на кухню!
– Искупаться, – пояснила Татьяна, собирая со стола грязную посуду.
Даша ушла. Татьяна не спросила куда. Скорее всего, на свидание с Александром. Не стоило жалеть себя, нужно как-то выживать. Если и жалеть о чем-то, так лишь о повороте событий, открывших ей целый мир чувств, исключительно для того, чтобы эти чувства погибли в зародыше, раздавленные жестокими руками неумолимой судьбы. Так что нет смысла страдать попусту. Только тебе же будет хуже.
