– Привет, киска, – сказал Чонг. – Давно меня ждешь?
Барс что-то добродушно проворчал в ответ, мягко потянулся, разминая застывшие лапы, и потрусил рядом, словно большая послушная собака. Они были неуловимо похожи – зверь и человек: оба поджарые, мускулистые и спокойно-уверенные. Спарша всегда встречал Чонга в одном и том же месте. Он будто знал, когда именно человек появится на тропе, и ждал, застыв на камне, похожий на изваяние Будды – неподвижный, с умными желтыми глазами над высокими скулами.
С одной из ближних вершин совсем недавно сошла лавина. Чонг оглядел снежный склон, знакомый так, что казался родной кельей (сколько раз скатывался отсюда со Спаршей наперегонки!), и не узнал его. Чахлые деревца будто какой-то исполинский зверь слизнул языком, одни камни, и даже целые скальные нагромождения, оказались погребенными под громадными снежными массами, другие, наоборот, вынырнули там, где их раньше не было. Тропу засыпало. Спарша спокойно свернул вверх – что ему с такими лапами! Чонг, помогая себе палкой, двинулся вниз по склону, проваливаясь по пояс. Через несколько шагов его нога нащупала что-то твердое. Он наклонился и слегка разгреб снег…
Чонг сразу узнал эту лошадь – помогла ярко-красная сбруя со вшитыми (вмерзшими: уж никогда им не зазвенеть!) золотыми монетами. Переломанные ноги неестественно торчали в стороны, в темных расширенных глазах навсегда застыл ужас перед надвигающейся стихией. Вьючные мешки были разорваны, и груз – прекрасной выделки мех горных косуль – разлетелся по склону вместе с обрывками одежды, снаряжения, человеческой кожи и сгустками крови.
На Кахбуна-Везунчика он наткнулся только благодаря Спарше, который спустился вслед за хозяином и теперь рыскал в снегу, полагаясь на собственный нос. К богатому купцу боги и впрямь, похоже, остались благосклонны: он не замерз, как другие, беспомощно пытавшиеся переломанными окровавленными пальцами царапать свои ледяные могилы. Везунчик просто ударился головой о камень и умер мгновенно, даже, наверное, не. успев испугаться. Что ж, свою судьбу не дано знать никому из смертных.
Вокруг, шагах в двадцати, в снегу попадались золотые слитки, выпавшие из распоротой сумки купца. Чонг не притронулся к ним. Он продолжал искать в надежде спасти тех, кто был ещё жив, быть может, но раз за разом откапывал трупы – круторогие мохнатые быки, вьючные лошади, люди, одетые кто победнее, кто побогаче – здесь были все равны. Все вперемешку. Чонг опустил голову. Он чувствовал вину перед этими людьми. Ему не поверили, не вняли словам о суровом лха, охраняющем тропу… Значит, он не сумел убедить их. Он вспомнил возницу, чуть не огревшего его кнутом. Что было делать? Кричать? Бежать вслед каравану?
«Кричать. Бежать вслед».
Перед внутренним взором вдруг возникло осунувшееся лицо учителя.
«Ты должен был использовать любую возможность. Ты мог обогнать караван и встать на дороге, не пускать! Зачем я тратил на тебя свои силы и время? Чтобы ты ставил по-прежнему выше всего свои личные обиды?
Я-то надеялся, что ты давно излечился от таких мелочей».
Чонг встал на колени посреди снежного кладбища. Что он мог теперь? Только помолиться за души усопших. Попросить Всемилостивого Будду о прошении, чтобы Он послал им достойную грядущую жизнь, не позволив вечно скитаться в Трех Низших Мирах… Он коснулся лбом холодной земли, и тут Спарша тихонько зарычал.
За каменной осыпью, где дорога делала поворот, послышался неясный шум. Чонг мгновенно вскочил, подхватил свою палку и побежал вверх, утопая в снегу.
Белая лавина пощадила того самого юношу, почти мальчишку, который перехватил тогда руку возницы… Теперь, однако, его жизни угрожала другая опасность: двое разбойников, черных и ловких, будто обезьяны, и охочих до мертвечины, словно стервятники, насели на него, распластав в снегу, а третий, поменьше ростом и потолще, с бельмом на глазу и одутловатым лицом, точно упырь, суетливо обыскивал его одежду. Чуть вдалеке пофыркивали две низкорослые лошадки. Чонг мысленно поблагодарил Будду за, то, что тот услышал его мысли: «Может быть, когда-нибудь мне удастся отплатить тебе добром за добро…»