– Как давно ты с ним знакома? – потребовал он ответа.
– Как давно я болею?
– Четыре дня.
– Я встретила его в тот день, когда меня похитили. Он подошел ко мне в саду.
– Я считал, мы договорились, что больше не будет никаких секретов…
– Я пыталась убедить его сразу пойти и поговорить с тобой. Он отказался, и тогда я сказала, что сама все тебе расскажу. Он упросил меня подождать три дня. Корд, я дала ему слово, но, клянусь, я бы все тебе рассказала.
– Мы никогда теперь этого не узнаем, правда?
Он видел, что силы покинули ее. Она с таким трудом одержала победу в продолжительной битве со смертью. Лучше бы ему не ругаться с ней сейчас, не рисковать снова ее жизнью.
– Фостер приготовит тебе что-нибудь поесть. Потерпи немного. – Он придвинул свое кресло к кровати, надеясь, что тетушка не будет проводить никаких экспериментов с бульоном.
– Иди и поговори с отцом, Кордеро. Он ждет тебя. Со мной может посидеть Ада. Я бы с удовольствием умылась и расчесала волосы, и она может мне помочь.
Он не двинулся с места.
– Пожалуйста! Иди к нему. По крайней мере выслушай его.
– С какой стати я должен это делать?
– Потому что сердце твое не излечится, пока ты не излечишься сам.
Он долго пристально смотрел на Селин, словно оценивая правоту ее слов. Все четыре дня, пока она металась в лихорадке, Корд сражался с собственными демонами. Он надеялся, что боль и гнев остались позади, но, когда настал момент, не смог найти слов, чтобы рассказать ей, как решился признаться себе, что полюбил ее. Появление отца и его собственная реакция на это событие только доказали, что сердце его по-прежнему кровоточило от старой раны.
«Сердце твое не излечится, пока ты не излечишься сам».
– Иди, Корд, – подтолкнула его Селин. – Выслушай его.
Он сделал это ради нее.
Корд оставил Селин на попечении Ады, хотя его тетушку, похоже, настолько потрясло появление Огюста, что трудно было сказать, кто о ком сейчас будет заботиться.
Отец ждал его в гостиной, сидя на кушетке, обтянутой золотистой парчой, несколько поблекшей и обтрепавшейся за прошедшие годы. Когда Корд присоединился к Огюсту, тот задумчиво сжимал в руке хрустальный стакан с бренди. Фостер стоял рядом с чайным столиком, на котором было тесно от графинов. Слуга щедро плеснул крепкий напиток в бокал и протянул его Корду.
– Мне ничего не нужно, Фостер, спасибо. Ты можешь идти.
Сколько обещаний дал Корд себе и Богу в ту ночь, когда едва не потерял Селин! Сейчас было не время отступать от них. Среди прочего он поклялся бросить пить – и это была не самая большая жертва с его стороны. В конце концов, он никогда не ощущал острой потребности в спиртном.
Он медленно подошел к портрету матери, висящему над камином, и замер под ним. Написанная маслом картина навсегда запечатлела облик Элис – одномерная память о трепетно-прекрасной женщине. Когда Корд наконец набрался смелости и посмотрел в лицо отцу, он понял, что Огюст тоже не может оторвать глаза от портрета.
– Она была очень красивой женщиной, – вымолвил Огюст.
Корд промолчал. «Отец хотел этой встречи – пусть он и говорит», – решил молодой человек.
Огюст сделал еще один глоток.
– Такой же красивой, как твоя жена. Только она была светленькой, а Селин – темноволосая. Кстати, как она?
– Отдыхает. Тебя это не должно беспокоить.
– Я здесь благодаря ей. Когда мы встретились, она умоляла меня увидеться с тобой, нарушить обет молчания.
– Она может быть жуткой занудой. – Корд чуть-чуть улыбнулся, вспомнив свои старые упреки, радуясь, что по-прежнему есть кому адресовать их. Но разговор был слишком серьезным, и он улыбнулся одними губами.
– Как твой дедушка? – спросил Огюст.
– Был совсем без сердца, когда я видел его в последний раз.
– Много лет назад, когда я был ребенком, оно у него было. Думаю, это я разбил его, живя совсем не так, как он ожидал.
– Из-за этого пришлось страдать мне. – Корд прислонился плечом к камину.
– Именно это сказала мне Селин. Кордеро, если бы я только мог предположить, что свою ненависть ко мне он перенес на тебя, я никогда не отправил бы тебя в Луизиану.
– Он старался сделать все возможное, чтобы я не стал таким, как ты, – никудышный человек, неудачник и… пьяница. Он говорил, что стыдится тебя – человека, которого только и хватило на то, чтобы жить на жалком клочке никчемной земли, которая досталась тебе в качестве приданого за женой.
