Но на этот раз нам было не до разглядывания подробностей неаполитанской жизни. Мы торопились к клубу художников, который оказался в беде. Это стало ясно, как только мы оказались на улице, где располагался клуб. Улицу перегородил плотный строй полицейских. Нашу машину остановили.
Энрико попытался что-то доказать полицейскому офицеру, наверное, убеждал пропустить к клубу, но каменное лицо офицера выражало полную непреклонность. Мы стояли, не зная, что делать. Энрико нервно расхаживал по тротуару, а у Марио навернулись на глаза слезы — ему жалко было выставку.
С каждой минутой около цепочки полицейских, перегораживающих улицу, скапливалось все больше народа. И вдруг мы услышали отчаянный женский крик. Сквозь толпу прорывалась молодая женщина с круглыми от ужаса глазами. Она протягивала руки к дому, что-то кричала, пыталась вырваться из рук полицейских, которые не пускали ее дальше. Оказалось, что у этой женщины в доме осталась трехлетняя девочка. Женщина требовала, чтобы ее пустили в дом, но полицейский офицер был по-прежнему неумолим. Он сказал, что дом может взорваться с минуты на минуту, что злоумышленники, позвонив в полицию, предупредили: дом взорвут после полудня, а сейчас как раз первый час. Толпа зашумела, кто-то пытался пробиться через цепочку полицейских, кто-то, наоборот, на всякий случай стал пятиться назад. На улице выли сирены. Подъезжали все новые и новые полицейские.
И в это время мы увидели Энрико и Абу, которые вдруг оказались за полицейским кордоном: они выбежали из подъезда соседнего дома и бросились к клубу. Офицер кричал что-то им вдогонку, даже грозил кулаком, потом приказал двум полицейским догнать Энрико и Абу, но было уже поздно. Мы увидели, как они вбежали в подъезд дома, который фашисты вздумали взорвать. Лена до боли сжала мою руку, Марио словно окаменел.
Мне кажется, не несколько минут, а сто лет прошло с того момента, как Энрико и Абу скрылись в доме. За эти минуты они успели добежать до второго этажа, выбить ногами запертую дверь квартиры, схватить ребенка и выбежать с ним на улицу. Когда оба выскочили из подъезда, толпа громко и облегченно вздохнула. Женщина, шатаясь, с распахнутым в немом крике ртом протянула руки к своей дочке. Энрико и Абу тут же обступили полицейские, но никто уже не собирался их хватать и задерживать, наоборот, полицейский офицер вежливо произнес «грацие» — спасибо. Все горячо благодарили их за смелость. Подбежали прибывшие из газет фотографы, принялись щелкать затворами камер и задавать вопросы, но Энрико и Абу отвечать не захотели. Прибыл новый отряд полицейских и оттеснил всех еще дальше за угол каменного забора, чтобы обезопасить толпу от взрыва.
Взрыв произошел через полчаса. Он не был сильным, но собравшихся напугал. К клубу побежали пожарные с брандспойтами, чтобы погасить начавшийся пожар. Повыбивали окна и стали заливать языки пламени, которые вырывались из окон наружу.
Когда все было закончено и нас пустили в сгоревшее и искалеченное взрывом помещение, мы увидели, что выставка погибла. Многие картины были повреждены взрывом или сгорели, другие залила вода. Погиб и «Дубровник». Фашисты добились своего.
Вечером в доме Энрико собрались его друзья. Они пришли с гитарами. Но пели в этот вечер не неаполитанские романсы, а боевые антифашистские песни. Первым начал Энрико. Он поднял над головой сжатый кулак, так же, как подымали на вечере в Дубровнике Ганс и Бора, и запел:
Аванти пополо, а ла рискосса
Бандьера росса, бандьера росса…
Это была известная песня итальянских партизан «Красное знамя».
В комнату набилось десятка два мужчин и женщин. Пели так, будто давали клятву: фашисты не пройдут! А в конце вечера Энрико сказал:
— Завтра начнем снова готовить выставку. Напишем детям, что их рисунки уничтожили фашисты, и дети пришлют другие.
Он взглянул на Лену:
— И от тебя, Лена, мы тоже ждем новый рисунок. Ведь ты же сделаешь его для нас, не правда ли?
— Конечно! — сказала Лена. — Я буду очень стараться.
Когда мы стали собираться к отъезду в гостиницу, кто-то принес вечерние газеты. В одной из них были опубликованы фотографии Энрико и Абу. Над фотографиями стояла надпись: «Двое, пожелавшие остаться неизвестными, спасли девочку».
