Кино изменило римлян, сделав их более мечтательными и более сентиментальными.
Отсюда, от межевой гермы, была видна вилла Марка Габиния — красная черепичная крыша на фоне светлой серебристой листвы старых олив. Тропинка вывела Фабию прямо к дверям дома. Дом недавно оштукатурили заново и покрасили, но все равно было видно, как он очень стар. Мрамор колонн сделался ноздреватым, от дождя и ветра, узор на фризе едва угадывался, а красная черепица кое-где поросла мхом. Даже вода в фонтане приобрела густой зеленоватый оттенок. Почерневший сатир то и дело начинал кашлять, как живой, и тогда вода выливалась из его горла толчками.
Дверь была отворена — дома в деревнях редко запирают, — и Фабия вошла. Из небольшого полутемного атрия двери вели во все немногочисленные комнаты. Небольшой бассейн в центре атрия был наполнен такой же зеленой непрозрачной водой, как и чаша фонтана у входа.
— Марк! — позвала Фабия. — Где ты? Я принесла твои любимые фаршированные финики. Ты в таблине?
Ей никто не ответил.
— Марк! — вновь позвала она и отворила дверь в таблин.
Но здесь никого не было.
Комната была обставлена изысканно и со вкусом. В высоких дубовых шкафах с дверцами из голубого стекла стояли толстые старинные кодексы. Коллекция терракотовых и серебряных статуэток расположилась на полочке из цитрусового дерева. Одну из стен занимал огромный холст, изображавший красавца в форме трибуна преторианской гвардии, сжимающего в руках окровавленный меч. У ног трибуна валялся, как падаль, зажимая рану в животе, лысый человек в пурпурной тоге, чье белое искаженное лицо с выпученными глазами было старательно списано со старинного бюста. Картина изображала Кассия Херея в момент убийства безумного Калигулы. Вернее, не подлинного Кассия, в тот момент уже почти старика, а молодого Марка Габиния, знаменитого актера в роли знаменитого тираноубийцы.
Всякий раз, заходя в таблин, Фабия непременно останавливалась возле этой картины
и несколько минут смотрела на лицо Марка-Кассия. В этот раз он показался ей красивым как никогда.
— Марк! — снова позвала она, хотя прекрасно видела, что в таблине никого нет.
Окно было открыто, и ветер трепал занавески из тончайшего виссона. Но даже этот проникающий с улицы легкий ветерок не мог истребить отвратительный сладковатый запах, слабый и навязчивый одновременно.
И тут за стеною кто-то застонал, протяжно, мучительно. Голос смолк и вновь запричитал от боли. Фабия поспешно вышла в атрий и отворила дверь, ведущую в спальню. В нос ударил тот же гнилостный запах, что проник в таблин, — но уже в сотню раз сильнее. Фабия едва не задохнулась от отвращения.
— Это ты, Мутилия? — донесся до нее из-за белой занавески сдавленный голос.
Голос был так слаб, что Фабия не могла разобрать, принадлежит ли он Марку Габинию или кому-то другому. Она отдернула занавеску и в самом деле увидела на фоне белой подушки лицо Марка. Но лицо не теперешнего ее знакомого, а другого, моложе лет на двадцать, изуродованное болезнью, отекшее, с окиданными болячками, распухшими губами. Шея раздулась огромным пузырем, и в нем почти полностью утонул подбородок. Правая кисть была перевязана, рука до локтя опухла, сделалась блестящей и багрово-красной. Фабия невольно содрогнулась, глядя на больного. Она узнала его. Вернее, заставила себя узнать. Это же Гай, ее любимец! Сын Марка, которого она втайне прочила за свою внучку Летицию. Увидев ее, Гай почему-то перепугался, будто не пожилая женщина была перед ним, а сам гений смерти с серпом в руках.
— К-т-то ты? — спросил он дрожащим голосом, и тогда она увидела, что язык у него распух так, что едва помещается во рту. Он не узнал ее.
— Не бойся меня, я — Фабия, знакомая Марка. Неужели не узнаешь меня? Я — друг.
— Фабия… Это было так давно. Ты — хорошая… Он попытался улыбнуться.
— Где Марк? — спросила Фабия.
— Он скоро придет… Нет, я ошибся… он вышел отдохнуть. Скоро придет Мутилия. А отец… должен отдохнуть. Должен отдохнуть…
— Тебе что-нибудь нужно? — перебарывая тошноту, Фабия наклонилась к больному. — Дать напиться?
— Да..-Ha столике рядом с кроватью среди пузырьков с мазями нашлись бутылка с водой и серебряная чаша. Фабия подала воду больному. Тот сделал пару глотков, и его тут же вырвало — прямо на простыни. Больной отнесся к этому с равнодушием.
