— Хочешь молока? — звонкий девичий голос вывел его из раздумья.
Элий поднял голову. Девочка лет четырнадцати протягивала ему кувшин с молоком. Волосы ее были очень коротко острижены — светлый ежик на висках светился золотым ореолом. И все же Элий не мог принять ее за мальчишку — слишком тонкие черты лица, слишком узкие острые плечи, а под льном туники явно обозначились упругие груди. От воды бассейна по ее лицу бежали блики.
«Она мила от ноготка до последнего волоска. Посмотришь на нее — кажется, что перед тобой картина, написанная искусным художником», — пришла тут же на ум цитата из Плавта.
— Так хочешь молока? — повторила она вопрос.
— Нет чаши. Она засмеялась.
— Пей прямо из кувшина.
Он принял ее щедрый дар и сделал несколько глотков.
— Я — Лета, но можешь звать меня Летти. А как тебя зовут? — спросила она, принимая из его рук кувшин.
Лета — река забвения. Души пьют из нее и забывают свою прежнюю жизнь.
Странное имя для девочки.
— Элий… — ответил он.
— Сенатор Элий? — уточнила она. — Ну конечно, я узнала, видела тебя в позапрошлом году во время игр. Элий усмехнулся.
— Детей не пускают на бои гладиаторов.
— Это теперь, — объявила она весело. — А в тот год пускали, если со взрослыми. Меня бабушка взяла с собой. Я ее упросила. Я сидела почти сразу за сенаторской ложей. Отличные места.
Внезапная догадка поразила Элия. Неужели эта девочка видела это.
— Тот самый бой? — спросил он. Она смутилась.
— Прости… Да. Было так страшно. Никто сначала не понял, что произошло. А потом все повскакали с мест. Женщины кричали как сумасшедшие. Несколько
торговцев мороженым побежали вниз, чтобы отдать медику свои ящики с сухим льдом.
Один гладиатор подобрал твои ступни, положил в мешок и запихал этот мешок в ящик мороженщика.
Только теперь он сообразил, что никто не рассказал ему, что творилось в Колизее в тот момент. А он никогда не спрашивал. Элий отчетливо и ярко вновь увидел арену, только теперь со стороны, будто смотрел на все глазами Летти.
— Я проиграл бой, — признался он. — Несмотря на то что Хлор нарушил закон, за ним осталась победа.
— Ерунда. Ты отличный боец. Если бы у него был тупой меч, ты бы поднялся и выиграл поединок. Он-то падал два раза. А ты — только один. Ты бы победил.
Элий криво улыбнулся.
— Смотрю — ты разбираешься в правилах.
— Я в то время была в тебя влюблена. Твое фото висело над моей кроватью, — призналась она и — как показалось Элию — покраснела.
Но блики воды из бассейна отбрасывали на ее лицо колеблющиеся зеленоватые тени, и Элий не мог сказать точно, не ошибся ли он.
— А сейчас уже не висит? — спросил он насмешливо.
— Нет, почему же… — она смутилась еще больше. — Но на заседания сената детей уж точно не пускают.
— Ты уже не носишь буллу, — заметил Элий, стараясь перевести разговор на другую тему, чтобы не длить замешательство. — И значит, уже не ребенок.
— Ага… не ношу, — поддакнула она. — Мне пятнадцать.
Она выглядела моложе, и Элий подумал, что она специально прибавила себе год. Впрочем, нынешний Римский закон о браке был весьма либерален в отношении возраста. В четырнадцать девочка могла вступить в брак с согласия родителей, если медики не возражают.
Хорошо, что буллу Летиции Кар он спрятал в простенький, оправленный в серебро медальон из морских раковин, а то бы девчонка засмеяла его, увидев, что он носит на шее детский амулет.
— Ты здесь на отдыхе? — Он не мог принять ее за местную уроженку, несмотря на простоту наряда, — ее плечи и руки, не тронутые загаром, были ослепительно белы, а выговор выдавал жительницу столицы.
— Ага, я болела, а теперь выздоравливаю. Как и ты. Она коснулась пальцем еще незажившего пореза. Красная ранка еще не сошлась до конца и напоминала жадно приоткрытый крошечный рот.
— Как ты так умудрился порезаться?
— Поцарапался о колючки… — соврал первое что пришло в голову Элий.
Но девчонка бесцеремонно сдвинула простыню, закрывавшую его грудь, и тогда стали видны многочисленные швы на боку.
— Врешь ты все, — объявила Летти. — Тебя кто-то порезал. За что? А, я знаю.
Так «Общество нравственных» поступает с насильниками. Но ты ведь не такой?
