– Может быть, – неопределенно ответил тот. Обоих захлестнуло порывом ветра, когда Фафхрд и Мара, по-прежнему распластанные в воздухе, пронеслись чуть не над самой головой – оба возбужденно ухмылялись, Фафхрд, во всяком случае, точно скалил зубы, как успела заметить Афрейт. Они зависли в футе над землей на полпути между ней и Гронигером, войско которого приостановилось, вытаращив глаза, и вереск под ними смялся большим овальным пятном, словно Фафхрд и Мара возлежали на невидимом тюфяке, толщиною и шириной достойном королевского ложа.
Затем летуны встали на ноги, прошли, пошатываясь, несколько шагов по воздуху и спрыгнули на землю. С одной стороны к ним поспешили Скор и Афрейт, с другой подбежали Мэй и Гейл, остальные же островитяне так и стояли, открывши рот. Мара крикнула своим подружкам:
– Меня похитил ужасный демон, но Фафхрд меня спас! Он отрубил демону руку!
А Фафхрд обнял Афрейт (тут она сообразила, что протянула к нему руки первой) и сказал:
– Афрейт, благодарение Косу, что вы здесь. Что это такое у вас на шее? – и не отпуская ее, повернулся к Скору:
– Как ребята? Как у вас дела?
Все это время островитяне, не сводя с них глаз, продолжали маршировать, медленно и как-то тягостно, словно во сне, захваченные зрелищем очередного кошмара.
И тут раздался голос, от которого все замерли и Фафхрд разжал руки, выпустив Афрейт, голос, который она слышала в последний раз в пещере Мрачного вулкана, звонкий, как серебряная труба:
– Прощай, девочка. Прощай, варвар. В следующий раз не забывай о надлежащей учтивости и помни о своих недостатках. Мой долг выплачен, ты же только начинаешь выплачивать свой.
После чего с того места, где приземлились Фафхрд и Мара (из-под невидимого тюфяка, как могло показаться), с силой вырвался ветер, так что даже вереск пригнулся и взметнулись красные плащи девочек, а до Афрейт донеслось зловоние некоего животного, не рыбы, не птицы и не четвероногого, что-то незримое, большое взлетело в воздух и понеслось прочь, и серебряный смех растаял в вышине.
Фафхрд, вскинув на прощание руку, опустил ее отметающим жестом, словно желая сказать: «Давайте забудем об этом!». Лицо его, пока говорила Хирриви, было встревоженно-мрачным, но когда он посмотрел на колонну островитян, медленно маршировавшую вниз по склону холма, сделалось жестким и решительным.
– Мастер Гронигер! – резко сказал он.
– Капитан Фафхрд? – ответил тот неуверенно, словно пробуждаясь от сна.
– Остановите своих людей! – приказал Фафхрд и повернулся к Скору, который, пока островитяне, постепенно замедляя шаги, собирались беспорядочной толпой вокруг Гронигера, доложил своему командиру с большими подробностями, чем рассказывал Афрейт, обо всем, что без него произошло.
Афрейт же, встав на колени возле Мары, проверяла тем временем, не ранена ли девочка, и слушала с изумлением, как та гордо рассказывает подругам о своем похищении и спасении.
– Он сделал пугало из моего плаща и черепа последней маленькой девочки, которую он съел, и трогал меня везде, совсем, как Один, но тут Фафхрд отрубил ему руку, а утром принцесса Хирриви вернула мне мой плащ. По небу лететь было просто здорово. У меня даже голова не закружилась.
Гейл сказала:
– А мы с Одином сочинили марш. Про убийство мин-голов. И все его поют. Мэй сказала:
– А я сплела петли с цветами. Это почетный знак Одина. Мы все их теперь носим. Я и для тебя сплела и одну большую для Фафхрда. Сейчас отдам ему. Перед великим сражением он обязательно должен ее надеть.
Фафхрд выслушал девочку терпеливо, ибо хотел знать, что это за уродливая штука на шее у Афрейт. Но когда Мара попросила его нагнуть голову, он поднял взгляд на занавешенные носилки и, увидев позади них виселицу, сердито сказал, содрогнувшись от отвращения:
– Нет, я это носить не буду. Не собираюсь садиться на его восьминогую лошадь. И вы все снимите с себя эти штуки!
В глазах Мары появилось обиженное, недоверчивое выражение, и девочка запротестовала:
– Но петля придаст вам силы в бою. Это же знак Одина. В глазах Афрейт, когда та показала на носилки с развевавшимися на ветру занавесками (оттуда исходила эманация некой зловещей святости), он тоже увидел беспокойство, да и Гронигер со всеми остальными островитянами в ожидании смотрели на него, и это заставило его переменить мнение. Фафхрд, вложив в голос побольше энтузиазма, сказал:
