Слоняясь по Стану, Велликс-Хват подслушал разглагольствования Хрингорла о кое-каких его замыслах, заметил, как Фафхрд входит в свое убежище, обратил внимание, что Эссединекс пьет больше обычного, и решил немного послушать его речи.
А Эссединекс, стоя в женской части актерского шатра, спорил с двумя близняшками-минголками и совсем юной илтхмаркой относительно толщины слоя жира, которым они намеревались смазать свои бритые тела для вечернего представления.
– Клянусь прахом, вы пустите меня по миру! – жалобно причитал он. – И будете выглядеть не соблазнительнее, чем три шматка сала.
– Насколько я знаю северян, они любят, чтоб их женщины были с жирком, так почему бы ему быть только внутри, а не снаружи тоже? – спросила одна из минголок.
– К тому же, – добавила ее сестрица, – если ты думаешь, что ради развлечения этих пентюхов мы готовы отморозить себе зады и сиськи, значит, ты и вовсе рехнулся.
– Не беспокойся, Седди, – проговорила илтхмарка, потрепав старика по вспыхнувшей щеке и редким волосенкам, – я выступаю гораздо удачнее, когда вся лоснюсь от жира. Эти мужланы полезут из-за нас на стены, а мы будем выскальзывать у них из рук, словно мокрые арбузные семечки.
– Полезут на стены? – Эссединекс схватил илтхмарку за худое плечо. – Чтобы сегодня вечером никаких оргий, слышите? Подразнить людей – дело другое. Но никаких оргий. Вопрос в том…
– Да мы прекрасно знаем, папашка, до какого предела их можно дразнить, – перебила одна из минголок.
– Мы умеем держать их в руках, – подтвердила ее сестрица.
– А если мы не совладаем, то уж Влана всяко управится, – заключила илтхмарка.
По мере того как чуть заметные тени удлинялись, а туманный воздух темнел, вездесущие кристаллики льда, казалось, росли все быстрее. Гомон в шатрах торговцев, отрезанных полосой заснеженного леса от жилых шатров, стал тише, а потом и вовсе умолк. Нескончаемые тихие заклинания в женском шатре сделались слышнее и визгливее. С севера налетел ветер, кристаллики льда зазвенели. Но тут песнопения превратились в хриплый клекот, после чего ветер и звон льда как по команде стихли. С востока и запада снова поползли клочья тумана, и снова слой изморози стал расти. Женские голоса снизились до неясного бормотания. Весь Мерзлый Стан молчаливо и напряженно стал дожидаться наступления ночи.
День катился за обледенелый западный горизонт, словно спасаясь бегством от темноты.
В узком пространстве между шатрами актеров и Залом Богов вдруг началось какое-то движение, затеплился тусклый огонек, разгоравшийся постепенно в яркую точку – девять, десять, одиннадцать ударов сердца, – и все вокруг осветилось яркой вспышкой, которая блистающей кометой, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее стала подниматься в ночное небо, разметывая искры со своего хвоста. Высоко над соснами, почти у самого края небес – двадцать один, двадцать два, двадцать три – хвост кометы погас, и она, оглушительно взорвавшись, разлетелась на девять ослепительно-белых звезд.
Это была ракета, возвещавшая о начале первого представления.
Внутри Зал Богов напоминал высокий нелепый драккар, холод и мрак которого едва разгоняли свечи, поставленные дугой в носовой части: весь год она использовалась в качестве алтаря, а теперь была превращена в сцену. Мачтами драккара служили девять живых сосен, вздымавшихся к небу на носу, корме и по бортам судна. Паруса, а говоря более приземленно, стены, были сделаны из звериных шкур, туго пришнурованных к мачтам. Взамен неба над головами зрителей было густое переплетение сосновых ветвей, припорошенных снегом и росших на высоте в пять человеческих ростов над палубой.
Среднюю и кормовую части этого фантастического корабля, плававшего лишь на ветрах воображения, заполняли мужчины Снежного клана, разряженные в разноцветные и темные меха и сидевшие на пеньках или скатанных одеялах. Они смеялись хмельным смешком, перебрасывались замечаниями и шуточками, однако не слишком громко. Религиозный трепет и благоговение охватили их при входе в Зал, или, вернее, Корабль Богов, несмотря даже на его столь кощунственное использование, а скорее всего именно из-за него.
