— И что это значит?
— «Жребий брошен». Теперь не укрыться от судьбы. Он подразумевал вас и меня.
— A «vale, amici»?
— «Прощайте, друзья…» — тихо ответил Холлидей.
Через два часа они сидели, закутавшись в одеяла, в маленькой каюте «Сан-Педро» и слушали свистящий на газовой плите чайник. Пэгги неторопливо принялась заваривать чай.
Катер мягко покачивался на якоре в крошечной гавани. Таварес занимался трупами в хижине Родригеса — капитан решил не предавать побоище широкой огласке, а тихо похоронить как бывшего священника, так и Келлермана с его командой. Гроза все еще бушевала над островом, но, по словам Тавареса, она только облегчила его работу. Гости решили переночевать на борту катера, а назавтра с утра вместе с толстяком капитаном отправиться в обратный путь: вначале через пролив на Флориш, а потом и на континент, воспользовавшись первым же самолетом.
Холлидей сидел за столом, перелистывая записную книжку, которую забрал себе по настоятельной просьбе Родригеса. Эос, меч Востока, лежал рядом с ним, завернутый в полотенце.
Пэгги поставила на стол две кружки горячего сладкого чая и примостилась на обитой мягкой тканью скамейке напротив подполковника. Ветер швырнул пригоршню брызг в иллюминатор, девушка поежилась и поправила одеяло на плечах.
— Что в книжке? — спросила она, делая большой глоток чая.
— Имена, фамилии и адреса, — отвечал Холлидей. — Сотни. Люди из всех уголков мира. Сведения об организации, названной «Братство Феникса», и особая приставка ко всем именам ее членов. Я с таким не сталкивался прежде. А еще наборы цифр. Возможно, банковские счета, но я не уверен…
— Раффи Вануну есть в списке?
— Нет, — улыбнулся Джон. — Пока не встречал.
— Но вы, конечно, проверили. Правда, Док?
— Само собой! — усмехнулся он.
— Вы до сих пор его подозреваете?
— Я всех подозреваю.
— Я хочу повидать его, когда мы выберемся отсюда, — сказала девушка немного смущенно. — Хочу посмотреть, как он там, в больнице, не нужна ли ему какая-то помощь?
— Принести ему коробку конфет?
— Может быть, даже букет цветов, — улыбнулась она. — Мужчинам редко дарят цветы.
— Передавайте ему привет от меня. И наилучшие пожелания. Пусть выздоравливает поскорее.
— Спасибо. Передам обязательно.
Потом они надолго замолчали. Пили чай, прислушивались к барабанящему по палубе дождю. Каждый вспоминал, немного удивляясь, всю дорогу, которая привела их сюда, и задавался вопросом — что же будет дальше?
— Наше исследование еще не закончено, так ведь, Док? — проговорила наконец Пэгги.
Холлидей посмотрел на сверкающий меч. Светлая сталь, видавшая солнце пустынь вокруг Дамаска, пришла к нему сквозь века, чтобы убить опасного и непримиримого врага.
— Нет, — задумчиво ответил подполковник, перелистывая страницы блокнота. — Боюсь, что оно не будет закончено никогда. По крайней мере, для нас.
Заканчивался сентябрь. Вечерами ветерок приносил ощутимую прохладу, и поэтому Холлидей разжег огонь в маленьком, обложенном изразцовой плиткой, камине. Язычки пламени плясали по дровам, бросая отсветы на стены и книжные полки. Приятно посидеть так, подкинув полено-другое, и расслабиться после долгого учебного дня.
На кресле рядом с камином лежала коробка с пометкой «Федэкс корпорейшн»>171 от магазина Жозе де Брага из Квебека. С другой стороны на столике ожидал стакан «Ардбега, лорда островов».>172 Но подполковник пока не мог заставить себя подойти ни к коробке, ни к напитку.
Холлидей прошелся по комнате, постоял у окна, глядя в ночь. Свет звезд позволял различить позади деревьев и холма длинную кирпичную стену Эйзенхауэр-холла. Дальше Гудзон нес темные воды к Манхэттену и морю.
За тысячу миль отсюда, на востоке, посреди Атлантики возвышались Азорские острова, где остались навеки Родригес и Келлерман, где его жизнь и жизнь Пэгги изменилась навсегда. После того как кузина отправилась в Иерусалим, чтобы навестить выздоравливающего Раффи, Джон вернулся сюда, в Вест-Пойнт.
Казалось, ничего не изменилось. Тысяча серьезных и решительно настроенных курсантов-первогодков, несказанно довольных тем, что вырвались из «Казарм зверя», готовых, пройдя шестинедельный ад начальной подготовки, учить что угодно и сколько угодно, даже если это будет всего-навсего история. Тысяча «кольцезвонов»,
