Спор продолжался еще минут двадцать с переменным успехом. Ваня был очень упрям, не упорен, он был именно упрям. Инна же наоборот была именно упорна.
- Инна, - наконец твердо сказал Ваня. - Ты, мама и папа всегда говорили мне о том, что я сам должен принимать решения. Теперь я наконец выбрал свой путь. Я хочу учиться там. Ни ты, и никто другой не сможет меня уговорить переменить мое решение. Тебе остается только согласиться, ведь с твоим согласием или без него я поеду туда учиться. Но лишний камень на душе мне не к чему. Поможешь мне собрать вещи? Девушка уже давно понимала бесполезность спора. Она уже поняла, что ее братец, пусть даже и из вредности, все равно поедет туда. К тому же она всегда уважала свободу выбора. Она обреченно вздохнула, встала и молча пошла за упрямым родственником, который уже помчался собирать багаж. Ваня уже успел засунуть в походную сумку пять своих любимых книг, с которыми он не пожелал расстаться. Немного одежды и предметы личной гигиены он также засунул в сумку. В кармане у него находился телефон, взятый, чтобы Инна меньше волновалась. Она, конечно, была веселым и жизнерадостным человеком, но умела быть серьезной, как никто другой. В другом кармане - МП3-плэйр, доверху набитый любимой Ваниной рок-музыкой.
- Ты чего прямо сейчас отправляешься, что ли? - наконец нарушила молчание Инна и, получив в ответ утвердительный кивок, разразилась длинной тирадой на тему "Тывсвое-муметызнаешьсколькосейчасвремени?"
Ваня страдальчески уставился на нее. Он только сказал, что за ним заедут, и транспорт ждать не будет.
Наконец вещи были сложены, сестра утихомирена, Ваня решительно настроен, значит можно отправляться. Ваня обнял сестру, помахал на прощание рукой и пошел в сторону автобусной остановки. В сторону остановки он пошел исключительно потому, что не хо-тел, чтобы сестра заподозрила неладное. Хоть он все-таки сумел выудить из Инны разрешение, на душе у него словно кошки скребли, но он шел не оглядываясь, пока дом не скрылся за поворотом. Наконец он остановился и в полный голос сказал:
- Магистр Андрий, я согласен....
Глава 2. Меч и волшебство.
Ваня проснулся ранним утром, лежа неизвестно где и неизвестно на чем. Еще не открывая глаз, он понял, что помещение маленькое, но теплое и светлое. Наконец Ваня сообразил где он, а когда сообразил, то вскочил, словно ошпаренный. Беглым, почти паническим взглядом он осмотрел маленькую комнатку. Стены были покрашены в светловато-синий цвет, на потолке висела люстра, как у него дома. На душе стало чуть теплее, от близости чего-то родного, пусть то будит даже такая заурядная люстра в виде тюльпана, разукрашенная в голубой, словно вода цвет. У дальней стены стоял письменный стол с настольной лампой. На столе лежали Ванины книги, плейер и мобильник. Наконец Ваня удосужился посмотреть на свое спальное ложе. Широкая кровать с мягкой подушкой и матрасом. На взгляд нового ученика кровать была слишком мягкая. Дома Ваня спал на диване и был очень этим доволен. Но сегодняшняя кровать была слишком мягкая. Тут Ваня обратил внимание на то, что раньше не заметил. В комнате не было окон, хотя было довольно светло. В общем и целом комната была довольно уютной, конечно немного смущало отсутствие окон. К тому же на стенах было много различного оружия раннего средневековья.
Иван подошел к одному из этих орудий. Сияющий серебром меч с узким лезвием и кожаной рукоятью. Ваня сразу сообразил, что этим мечом можно одинаково работать как одной, так и двумя руками. Лезвие было прямое, лишь к концу лезвие делало небольшой изгиб, как у сабли. Ваня аккуратно, словно боясь, что ему вдруг крикнут "не трогай, это чужое", протянул руку и взялся за рукоять. Мгновенно все другое оружие исчезло, словно его и не было. Остался лишь этот серебряный меч. На столе появились ножны для этого меча. Но Ваня этого даже не заметил. Он зачарованно смотрел на переливающееся лезвие.
Он слегка взвесил меч на ладони и с удивлением отметил, что он примерно также ле-гок, как и его деревянный меч, лежащий где-то дома. На эфесе меча Ваня обнаружил ка-кое-то оживление. Он с удивлением смотрел, как на эфесе вырисовывается печать, но когда пригляделся, то заметил, что печать словно переливается.
