Я догадывалась о природе этого вмешательства. Кто-то там впереди ощущал мое присутствие, но только когда я пыталась связаться с Джервоном. Потому что когда я воздвигла собственный барьер, его никто не коснулся. Страх мой уменьшился, пробудились другие эмоции. В прошлом мне пришлось однажды сразиться с очень древним злом, сразиться оружием любви за тело и душу человека. Тогда мой брат Элин оказался захваченным в проклятом месте. И я вступила в бой, хотя то, что я испытывала к Элину, родному мне по крови и рождению, - лишь слабая тень по сравнению с тем, что наполняло мою душу, когда на меня смотрел Джервон. Я не люблю говорить о глубочайших чувствах, но в такие моменты я понимаю, как прочно переплелись наши с Джервоном судьбы. И теперь я испытывала бешеную ярость к тем, кто пытался разорвать их.
Признавая эту ярость, я погрузилась в нее, черпала в ней новые силы. Страх ослабляет, а гнев может дать меч и щит, конечно, если умеешь его контролировать. В темноте, у невидимого пруда, я создавала себе невидимое оружие, острила его. Этим оружием не сможет владеть никто, кроме меня. Потому что оно было сковано из моего разума и чувств, как кузнец кует меч из чистого металла.
2
ОХОТНИК-ПРИЗРАК
Глупо было идти дальше в полной темноте. Я рисковала упасть и переломать кости - себе или Фаллону. И хотя чувства звали меня вперед, разум и логика победили. Тьма была такой густой, словно ее порождала сама земля. Тучи наверху закрывали даже свет звезд.
Я порылась в седельном мешке и достала немного дорожного хлеба, такого черствого, что по неосторожности об него легко можно было сломать зубы. Размочив хлеб в воде, я большую часть его скормила Фаллону, который потом долго еще тыкался губами мне в ладонь в поисках крошек. Потом напрягла волю и послала пони приказ не уходить. Наконец легла между двумя камнями и укрылась плащом - довольно слабой защитой от промозглого влажного холода.
Я не собиралась спать, но усталость тела победила дисциплину мысли, и я погрузилась во тьму, даже более глубокую, чем та, что окутывала меня. Во тьме двигались какие-то существа, и я чувствовала их присутствие, однако не настолько ясно, чтобы понять, кто они.
Проснулась я неожиданно в серости раннего рассвета; кто-то словно позвал меня по имени или рядом протрубила боевая труба. Теперь я смогла увидеть бассейн и ручеек текущей в него воды. По другую сторону озерца на жесткой траве, не зеленой, а пепельно-серой, прихваченной холодом, пасся Фаллон.
С другой стороны бассейна действительно имелся сток, нечто вроде корыта, уходившего вниз, в туман. Двигалась я с трудом, тело затекло, но мозг отдохнул, и я снова поискала черноту, в которой скрывались Джервон и его похитители.
Она была на месте, и на этот раз я не сделала ошибки, пытаясь проникнуть а нее и насторожить того, чье присутствие я ощутила накануне. Во всяком случае пока впереди лежала только одна дорога - между крутыми каменными склонами, на которых и пальцем не за что уцепиться. И на этих стенах видны были изображения, выветренные, изъеденные временем, как и на охранных стеллах, - слишком правильные, чтобы быть созданием природы, и слишком необычные, чтобы я могла их понять. Однако общие очертания этих символов мне не понравились, потому что сама их форма вызывала дурные предчувствия.
Завтракая горсткой размоченного в воде хлеба, я решительно отводила взгляд от этих теневых каракуль. Напротив, старалась рассмотреть что-нибудь в тумане, заполнявшем этот разрез в земле. И снова прислушивалась, но ничего не слышала, кроме звука воды.
Заполнив седельные бутылки, я села верхом, но позволила Фаллону идти своим шагом. Дорога была усеяна камнями, тут и там ее перекрывали осыпи, через которые мы пробирались очень осторожно.
Постепенно меня охватило ощущение новой опасности; я продолжала поддерживать контакт со странной чернотой, которая, как я считала, держала в себе Джервона. Вначале в воздухе появился просто неприятный запах, запах гнили, но со временем он становился все сильнее, как будто я приближалась к месту, где разлагался чей-то труп. Фаллон фыркиул, покрутил головой и продолжал идти только по моему настоянию.