Стоило им с отцом, выехать за ворота Ториас не удержался и прямо сказал:
— Какой противный тип. Зачем ты вообще с ним говоришь?
— Потому что он друг.
Такой ответ удивил Ториаса.
— Друг? — спросил он с недоверием. — Этот скользкий тип — друг? Чего он стоит? Он, судя по виду и себе не всегда друг. Вот Глифт, этот настоящий друг! Он сильный и прямой! Он знает честь и если что грудью встанет за тебя!
Барлейт выслушал сына, и лицо его стало странным.
— Если бы только в нашем мире все можно было решить кулаками. Такие друзья — хороши. Но есть и другие, мальчик мой, не предназначенные для испытаний, но от того не менее важные.
— И чем же они так важны? — не понял Тори.
— Благодаря ним, мы можем узнать, чего стоят наши враги.
— Здравствуй, Барлейт, — тихо входя в оборудованную для приватных разговоров комнатку, первым поздоровался Бойл.
— Присаживайся, Тео.
Господин распорядитель протокола сменил парадную одежду и предстал перед Сотаром в аскетическом темном колете со стоячим под горло воротником и такого же цвета штанах.
— Ты как всегда выглядишь обеспокоенным.
На самом деле если на безразличном, привыкшем смотреть с отрешенностью лице и появились какие-то эмоции, то совсем чуть-чуть.
— Ненавижу лето, — признался он. — Короткие ночи, освещенные улицы. Романтический антураж ночного побега в плаще с капюшоном воспеваемый менестрелями выглядит детской фантазией. Если я попробую такое сделать, то точно привлеку к себе излишнее внимание.
— Не слишком ли ты преувеличиваешь? — Сотар гостеприимно пригласил приятеля за накрытый загодя стол.
— Мое положение, — обозревая тарелки и подносы с еще дымящимися кушаньями, пояснил Тео, — очень похоже на позицию девки в публичном доме. Всегда на виду, и любое привлечение внимания грозит соитием с одним из клиентов. А уж такое обстоятельство как наша с тобой дружба, для клиентов именуемого двором борделя, все равно, что аппетитная голая задница.
— Твои метафоры как всегда красочны и я бы сказал, убедительны. Но мы за столом, поэтому давай все же отвлечемся от задниц и возблагодарим Прародителя за другие аппетитные прожаренные филеи, поданные к столу.
— С огромным удовольствием, — откликнулся проголодавшийся за день Тео. — У меня сейчас редко выдается свободная минутка. Его Величество последнее время переменчив в увлечениях. Не отойдешь.
Между делом он разрезал на кусочки выложенную на тарелку свиную ножку. Тео ловко управлялся с вилкой и ножом, в то время как лорд Сотар по-простецки рвал ароматно пахнущее пряное мясо крепкими зубами, отщипывая пальцами от стоящего на столе душистого каравая мягкие кусочки с румяной корочкой.
— Во дворце, — рассказывал Тео, — сейчас очень много глаз. Все дерутся за внимание монарха. И каждый старается толкнуть другого. Честно говоря, я старался уходить аккуратно, но не уверен, что за нами не следят.
— Кто? — жуя, спросил Барлейт.
— Кто угодно. Мои конкуренты. Твои недруги. Дрейны, у которых в этом городе много ушей. Видящие. Лишь об одной партии я с уверенностью могу сказать, что они слепы.
Сотар хмыкнул. Он прекрасно понимал о ком идет речь. С тех пор, как Его Величество отнял должность «королевской тени»[12] у старого Фолкена, и отдал её мелкому поместному князьку, своему троюродному племяннику Уилсу Мисгерду, чванливому и пустому человеку, разведка большей частью пришла в негодность.
— Ты ничего о них не слышал?
— Слышал? — со смехом спросил Тео. У него был странный, неожиданно злой смех. — О них много чего слышно — что они умеют появляться ниоткуда и, что ветер выдает им любые секреты. Ты еще спроси, не пытался ли я следить за ними!
Сотар улыбнулся. Да уж, следить за теми, для кого шпионаж стал родовой традицией, и кто посвятил совершенствованию своих навыков не одну сотню лет… У живущих в горах ван Фолкенов не было армии воинов. Зато у них были лучшие в мире лазутчики и, по все тем же сплетням, они могли развалить любой угрожающий им замысел еще в голове злоумышленника.
— Они уже четыре года почти полностью игнорируют все официальные мероприятия. Присылают положенный оброк, выполняют обязанности. Но старый Фолкен на королевских пирах не бывает. Присылает каких-то молчаливых юнцов с единственным оправданием — он, дескать, болен, он почти при смерти. Только я думаю, что Фолкен еще всех нас переживет. Болен он — они до полтораста лет живут!
