— Под конец у него появились зачатки собственной воли. Очень жаль, — сказал я сухо. — Я имею в виду, что покушение на меня он совершил не по твоей подначке, напротив. Теперь, если калеку понадобится выставить на помост и подвергнуть квалифицированному обращению, прольётся слишком много дамских слёз.
— Сам по себе он никто.
Голова и шея. Неужели правда?
— Любовника можно пустить на мужнино ложе, но не в мужнин несгораемый сейф с бумагами. Это ты под конец утвердила девочкину смерть?
— Нет. Только вначале намекнула о сестре, брате и братнином приятеле кое-кому… Боже мой, мне сказали только сейчас. Я вообще не того хотела. Эрмин внушил мне, что с Фрейей далеко не так серьёзно, как тебе внушает Барбе. Говорил, что одному знатному рутенцу…Уолту Рэли, да. Ему исполнение приговора на двадцать лет задержали и даже отпустили в морское плавание.
— В случае девочки — до Рутена, причем с младенцем внутри. Это всё?
Она кивнула.
— Как ты теперь меня накажешь? Ведь не как государственную изменницу, верно… И еще — не отдавай меня Тору, я того недостойна. Хватит мне и твоего братца по имени Бьёрнстерн.
— Идиотка полная, — ответил я. — Отпетая. Да пойми ты, наконец! Я хотел для нас и наших потомков такого царства, в котором никогда и ни у кого не поднялась бы рука на владык: ибо они и так платят собой за равновесие ближней земли. Царства, где нельзя казнить короля и возвести на эшафот королеву. Где будут почитать святость высшей власти — и живым её символам будет обеспечена отнюдь не безнаказанность, но хотя бы телесная неприкосновенность. И ещё…
Я поднял за подбородок, посмотрел ей в лицо. Зарёванная, взлохмаченные волосы, покрасневшие глаза…
И сказал еще:
— Я тоже виноват, потому что оставил тебя на съедение твоим демонам. Испохабил тебе жизнь всеми этими детишками: роды, кормление, болезни, капризы и причуды, в которых ты погрязла, как в трясине… Так вот. Никакой мести. Я просто отпущу тебя, чтобы тебе идти по своему пути, который был мною нарушен, а сам пойду по своему.
— Пострижёшь?
— Если можно так выразиться. Надеюсь, мать Бельгарда тебя в конце концов примет. Во время прошлого визита она выразилась в том смысле, что управлять государством ненамного сложнее, чем образцовой конефермой.
Зигрид кивнула и собралась было идти, но я удержал ее за рукав.
— Погоди, я еще не всё сказал.
Потому что я… Я понял с пронзительной четкостью, кем она для меня была и кем остаётся.
— Я ведь другую королеву себе не захочу. Одна вина на двоих, одна и кара. Тоже пойду в монахи. Не сразу, естественно. Выберу преемника, сдам ему дела, с этими, которые дети орлиного племени, разберусь по-свойски. Не оставлять же дворец неприбранным.
Ее щеки вспыхнули алым.
— А теперь я могу…
— Можешь, — ответил я и поцеловал этот румянец.
А потом отпустил от себя.
Эрмин, хотя и под строгим арестом, поправлялся быстро. Лекарь говорил, что один глаз будет различать цветные пятна и даже некие контуры. Зато Дарвильи, хотя и вполне спасся от смерти, отходил от раны долго и трудно: в левом легком не переставало свистеть и хлюпать, так что лекари, опасаясь чахотки, пичкали моего брата нутряным жиром и сброженным кобыльим молоком. А поскольку я вовсе не собирался удирать с престола через день после моей супруги, мы часто и подолгу беседовали у него в комнатах.
О праздновании свадьбы моего нового наследника: ибо с государственной точки зрения, шинуазский эксцесс был не чем иным, как обручением или помолвкой.
— Как-то уж больно просто Фрейр согласился от всего отречься, — говорил я. — Имею в виду — Вестфольдец.
— Он никогда не хотел повторить твою судьбу, — пояснил Барбе. — И невольная вина перед сестрёнкой его тяготила. А, кстати, — почему отречься, если, скорее, приобрести?
— Рутенские братцы впечатляют простой народ гораздо более, — соглашался я, переводя разговор в несколько иную сторону. — Оттого что иноземцы. И рыжий. И ещё более — белый. Но это же не значит, что новый Фрейр научится успешно править, да еще через месяц-другой.
— Похоже, у него будет прекрасный первый министр, — усмехнулся Дарвильи. — И трое серых кардиналов, вернее — кардинальш.
