— А вот теперь я ему вкусного налью. Чтоб веселее лизалось и лакалось.
И придвигает носик сливочника прямо к узкой розоватой расщелине.
— Холодно. И щипется, — Фрейя смеется тихо и недоуменно. — Как удивительно. Ты его тайком от меня выдрессировал?
— Кошек нельзя дрессировать, они всегда делают только то, что захотят. Этот с детства до сливок был охоч — с малиной и клубникой. Помнишь?
Фрейя снова кивает: помню, конечно. Как-то большую миску, полную доверху, что стояла на ребячьем столе, вылопал в один присест. Или вскок? Гонялись еще за ним — с радостным визгом.
И неожиданно для себя говорит:
— Поцелуй меня. Как взаправду. Закрой губами, чтобы не кричать.
И когда мальчик отрывается от ее рта, отрывисто выговаривает:
— Царапает как проволокой. И зубами прихватил. Тянет. Это что, уже всё?
Теперь она прижимается к своему мужчине нагим боком.
— Ох, знаешь — писать хочется. Резко так. Конфуз какой. Можно, я встану и отойду?
— Не смей. Ба Библис говорит, это у всех девственниц так внутри раскрывается. Ну а если пустишь в простынки — в первый раз тебе, что ли?
Внезапно обоюдный смех обрывается — как ножом отрезали.
— Прости, я…
Фрейр снова отстраняет кота — тот недоуменно фырчит — и в единый миг поворачивает девушку вниз лицом. Растворяет ягодицы, как тугую в створках раковину.
— Не могу, сейчас опаду. Ниал, иди поддержи, скорее! Меня.
И обрушивается сверху.
— Что ты делаешь? Перестань! Ай, больно, больно, больно!
— И мне…
Запалённо дыша, вводит, втискивает член в узкое русло, и больше не нужно ничего — поток жизнетворного семени изливается из него почти с той же первородной мукой.
Тихий возмущенный крик переходит в громкий стон восторга.
Обоюдный.
Любовники, сдавливая друг друга точно в тисках, валятся боком на багряное ложе.
Ниал на цыпочках идет к себе на пост, уволакивая кошачьего кастрата. Отчего-то теперь уже оба выглядят так, будто налопались жирных сливок.
Через некоторое время юная женщина говорит, надкусывая золотистый плод:
— Что это было? Как если ты одна и по нечаянности, но куда сильнее.
— Наверняка то самое скондийское наслаждение оргией. По сравнению с которым жительницы Вестфольда и Рутена испытывают лишь умеренное удовольствие.
— Интересно. Удовольствие и наслаждение. А что тогда называется — допрос с применением пытки третьей степени? Меня едва пополам не разорвало с такой радости.
— Ничего, больше такого не случится. Ба Библис сказала — нынче самое твоё время для зачатия.
— Вот бы хорошо. Фрей, а ты его видел?
— Угу. Мельком. Такой, знаешь, будто маленький алый перчик. Я еще удивился, как Бася его не превратил в закусь.
— Но ты мужественно его защитил. Хочешь еще полюбоваться?
— Хватит. Ни ты больше не можешь, ни я.
И оба засыпают — под надёжной двойной охраной.
Когда мы трое вернулись из длительной поездки по монастырям, малышка Фрей уже с гордостью носила свою чутошную беременность. Как нередко бывает с рутенками, она как-то в единый миг сделалась расцветшим древом. Фрейр вышагивал рядом с видом бывалого служаки, который с честью исполнил свой долг — но какого юного служаки, почти новобранца!
— Я должен охранять мою нареченную, — сказал он мне. И потом, к моему удивлению, добавил чуть потише:
— Вот если бы такого долга не было, одна моя добрая воля — было бы еще почетнее, правда?
Закатывать торжество по поводу зачатия моего дальнего преемника было еще рано и не совсем уместно — как бы не сглазить, сказала мне Зигрид. Отчего-то она выглядела не слишком довольной. Ну да немудрено: только что лицезрела миллион упущенных по поводу брака сельскохозяйственных возможностей. Впрочем, дитя считалось таким же законным и желанным, как рожденное в браке. И чаемым прибытком к Хельмутову роду и рутенскому племени, о коем было договорено между обеими нашими землями. Венчать до родов, тем не менее, было уже нельзя. Не вельми годно, как говорится, прикрывать пузо красной фатой.
И, как оказалось, говорится не напрасно.
Присутствие Ниала не с той стороны дверей, хоть и мимолетное, было отмечено кем-то из тех, кто желал зла, и истолковано превратно. Если бы в нем увидели отблеск того, чем оно в сердцевине своей было, — вольной игры двух мальчиков, что сливаются так же беззаботно, как щенки дерут друг друга в голову, — это могли принять равнодушно или, напротив, стали бы проповедовать костер для обоих содомитов. Однако ни Фрейи, ни ее дитяти такие проповеди никак бы не затронули. А кому-то было необходимо именно последнее. Посему толпы узрели то, чего не только не было, но и в принципе быть не могло. Измену Фрейи своему законному любовнику, своему сговоренному супругу.
