В глубине человеческих масс возникло шевеление, и оттуда возник и двинулся прямо к невесте жёлтый сияющий круг на палке. Когда он оказался в руках Зигрид, оказалось, что это огромный, только распустившийся подсолнечник, туго набитый молочными семенами, — знак чадородия.
Свидетели стали за молодой четой: у Зигрид был мой Торригаль, у Кьяртана — сама мать аббатиса.
И обряд начался без помех и задоринок.
Правда, король слегка покривился на сторону, когда их с лаборантой на мгновение соединили золотой кандальной цепью, но ее тотчас убрали. Жених надел невесте на палец кольцо с морским жемчугом-барокко, невеста жениху — перстень с плоским изумрудом, похожим на пойменный луг. Знаки обоюдных приобретений, так сказать. По счастью, в Вертдоме было не принято окольцовывать голым золотом.
Ну, а потом свежеотчеканенную королевскую чету тут же, среди глубокой ночи, отвезли в стольный город Вробург, расположенный неподалеку, однако не в цитадель, а в один из пригородных особняков, отвели в специально приготовленную для нее комнату и уложили в просторную, как площадь, кровать с балдахином.
И, разумеется, Кьяртан не пожалел сил, чтобы отплатить в лице своей нежной спутницы жизни всем тем властным женщинам, кои обротали его, и взнуздали, и накинули седло, крепко-накрепко затянув подпруги. Битва сия длилась с переменным успехом до утра, чтобы ненадолго прерваться ради свадебного пированья, потом до вечера и до следующего по счету утра. И хотя король показал себя бывалым воином, вполне достойным своих великих предков, его милая соратница и соработница не отставала от него в ратном труде и обороне, в ложных отступлениях и рекогносцировках, в атаках и рассеивании сил противника. Одной этой долгой медовой ночи хватило бы, так нам кажется, чтобы произвести дюжину потомков: однако они появлялись в течение шести лет. Ибо королева, по старой привычке к выращиванию богатых урожаев, зачинала всякий раз пару близнецов, причем по большей части вышедших не из одного яйца, но из двух разных. Звали их Фрейр и Фрейя, Бельгард и Бельгарда, Моргэйн и Моргиана, Таласси и Талассо, Ситалхи и Ситалхо, Филипп и Филиппа. Это изобилие потомства грозило разорвать страну на клочки или установить в ней республиканский строй, что означает практически одно и то же. По счастью, все дети были рождены с морской солью в крови: сильные и гибкие, они грезили странствиями и путешествиями, безразлично — по воде или посуху, и не единожды пересекали границу своего мира.
Что же до их родителей…
Вот тут-то нас и одолели сомнения и угрызения — стоило ли отклонять путь обоих туда, куда пожелалось нам. Ибо когда крестникам знаменитого рутенца Фила, что сочинил наш мир, исполнилось по десяти лет, королева постриглась в монахини и вскоре сделалась преемницей слегка постаревшей Бельгарды на ее торном пути — как того и хотели обе. Король же, вручив корону Фрейру и отыскав ему достойную супругу, по чисто преднамеренной случайности носившую имя его сестры-близнеца, отбыл на Землю Колумбана, где и постригся в простые монахи. Должно быть, там он играет в свои железные игрушки, последнее время слегка поднадоевшие вертдомским обывателям, укрощает полудиких ба-фархов, что резвятся рядом с ним в морской пучине, и ухаживает за садом, который вольготно раскинулся вокруг гробницы святого. Побратима с ним нет, хотя они регулярно переписываются, а Бьёрнстерн даже ездит в гости к хозяину Морского Народа. Мой сын, кстати, уже вырос и в парадных клетчатых ножнах глядит истинным шотландцем по прозвищу «клеймор».
И как нам, трем женщинам с четвертой, теперь узнать, была в самом деле любовь между обоими нашими детьми — или только скрещение обоюдных лукавств и поединок хитроумий?
Никак.
Ибо мы ныне в том окончательно уверились.
Подсолнух, что не закрылся во тьме и светился в ночи как солнце.
Сухие молнии, то бишь зарницы, что и посейчас изредка перелетают через половину вертдомского неба, соединяя мужское островное братство Святого Колумбана и женский монастырь Мармустьер, который называли одно время Маимустьер, что можно было понять как Maius Monasterium, то есть самый славный монастырь; ибо поистине не было во всем Вертдоме монастыря прекраснее.
