Мазепа - страница 27

Голицын, добившись в Коломакских статьях таких достижений, не лишил себя и щедрой награды. В ответ на просьбу гетмана и старшины передать имущество Самойловичей в войсковой скарб князь Василий решил отдать только половину, а вторую забрал в царскую казну. Учитывая, что речь шла о миллионах (!) (мы еще будем подробно говорить о сокровищах Самойловича и их роли в судьбе Мазепы), можно не сомневаться, что значительная часть «царской доли» попала в руки фаворита. Здесь также можно вспомнить свидетельство И. Желябужского, что, когда по случаю Вечного мира было выдано из царской казны 200 тысяч рублей польским послам, эту сумму «князь Василий Васильевич Голицын с теми польскими послами разделил пополам»[134]. Скорее всего, аналогичная судьба постигла и деньги Самойловича. Невилль так и писал, что при конфискации имущества Голицына было найдено «100 000 червонцев в сундуке», как полагали, взятых «из имущества гетмана Ивана Самойловича»[135]. Во время «Бендерской комиссии»[136] 1709 года старшина тоже писала, что Голицыну в Москву было передано много имущества Самойловича. В связи с этим приношение Мазепы в 10 тысяч рублей выглядит как очень скромный дар, столь распространенный и принятый на Руси. Многочисленные и более щедрые «подношения» Мазепа будет потом делать и другим русским сановникам, включая Меншикова и Шереметева[137]. Это было обычным явлением того времени. Взятки на Руси никто никогда не считал чем-то особенным.

Единственное, чего добились старшины, — это гарантий военной защиты. Факт этот решающий для понимания трагических событий финала гетманства Мазепы, а потому следует его особо подчеркнуть. В статьях говорилось, что, в случае наступления неприятельских или заднепровских войск на Украину, цари должны были посылать на помощь «скорые посылки». Особо подчеркивалось: «…и не так как прежде сего бывало, что войско Запорожское писало, прося себе о скорых посылках», а неприятели тем временем Украину «до последней пагуби привели и изнищали». Эта просьба была полностью удовлетворена, и обещано «войско Запорожское и Малороссийской народ держать в милости своей государской и от неприятеля во всякой обороне».

Именно на этих условиях Мазепа принес свою знаменитую клятву «перед святым Евангелием»: быть у царских величеств «в вечном подданстве верно и постоянно польскому королю и султану турецкому и хану крымскому не изменит»[138]. Странная формулировка. Отметим на будущее, что договор со шведским королем она не предусматривала.

В результате усилий Голицына Мазепа оказался правителем без денег, окруженный внутренними шпионами и к тому же контролируемый русскими войсками. Его попытки получить позволение принимать «присыльные листы от окрестных государей» встретили категорический отказ. А ведь правительство Софьи постоянно будет пользоваться сведениями гетманских «шпионов» в соседних странах, что, по сути, было нарушением статей и создавало прецедент для расправы, если бы такое желание возникло. Прямо на раде Голицын приказал Мазепе сообщать о всех делах (кроме «не подлинных и мелких»)[139], не скрывая своих намерений полностью контролировать каждый шаг гетмана и всю ситуацию в Украине.

Возникает вопрос: как оценить то, что Мазепа пошел на эти условия? Объясняется ли все стремлением к власти любой ценой? Верил ли он в то, что сможет сделать для своей страны больше, чем кто-либо другой? Или не задумывался об этом и просто использовал выпавший на его долю шанс? Честолюбие, карьеризм, беспринципность… Пусть эти камни бросают те, кто считает себя безгрешным. Мало кто отказался бы от булавы, окажись он на месте Мазепы. И пусть назовут хотя бы одного правителя Украины, который сделал для своей страны столько, сколько сделал за свое гетманство Мазепа. Вопреки всем и всему. И прежде всего вопреки условиям Коломакских статей.

Мечта Мазепы осуществилась. В сорок восемь лет он стал гетманом «войска запорожского обеих сторон Днепра». Правда, было очень много «но». На другой стороне Днепра по условиям Вечного мира ему подчинялся только Киев. Власть его, усилиями Голицына, была крайне урезанной, его окружала чуждая ему левобережная старшина, озлобленная тем, что некий пришелец оказался наделенным над ними властью.