Наверно, дело в том, что ограниченность природных ресурсов заставляет совершенствовать технологию и без всякой конкуренции… Да и людей здесь уважают за профессионализм – стимул тоже не из слабых… А всё же проблем и здесь, как видно, не так мало…
Он, действительно, уже начинал понимать, что и проблем, и трудностей, и просто неурядиц у потомков вряд ли меньше, чем у его незадачливых современников. Они просто другие, и не сразу их увидишь! (Тут Александр не без иронии представил, каким бы раем показалось "его" попу пребывание в двадцатом веке – если бы не помер со страху от картины мчащихся автомобилей и ревущих самолетов, да не проклял бы простоволосых женщин с голыми ногами и мужчин, извергающих дым изо рта – как заправские черти!)
Надо как – то врастать в эту жизнь, – всё чаще думал Александр. До сих пор он лишь пассивно созерцал ее да уклонялся, как умел, от утомительного внимания любопытных, непременно желавших побеседовать с "живым ископаемым". Причем частенько из него пытались сделать "козла отпущения" за все грехи его эпохи.
Что же касается тех, кто решал его судьбу, то они были как будто довольны им: он представил им неплохой материал и о семнадцатом веке, и о собственной эпохе.
Правда, его пожелание остаться жить "у них" было явно сверх программы, и ему не сразу разрешили: долго с ним беседовали, выясняя его побуждения, потом медлили с ответом… Наконец, ему было сказано при-мерно следующее: "Само Ваше пребывание у нас допустимо, но Ваше полное и моментальное исчезновение из своей эпохи нежелательно: это было бы для Ваших современников уж слишком большие чудом!" – Но ведь у нас не так уж редки случаи, когда люди исчезают без следа: на каждом милицейском стенде висят их фотографии!
– Да, такое случается, но что же здесь хорошего? – заметили ему.
– Это очень печальные случаи! Знавшие Вас люди станут думать, что с Вами случилась трагедия…Вашей милиции придется Вас разыскивать…
– Я не настаиваю на таком варианте, – сказал Александр, несколько смутившись, – но можно ведь, наверно, продолжить этот маятниковый процесс… С той только разницей, что в тех эпохах я буду появляться мельком- только чтобы "отметиться"…
– Теоретически это, конечно, возможно, но… Это ведь стоит немалых затрат!…
Александр еще больше смутился: – ну, если так – что ж делать? Извините за навязчивость.
– Ну, что Вы, что Вы… Во всяком случае, немедленной депортации можете не опасаться: погостите у нас, осмотритесь… И мы к Вам присмотримся… А тем временем решим: может быть, сочтем целесообразным продолжить эксперимент… А, возможно, через нашу агентуру удастся внушить вашим современникам какую – то дезинформацию о Вас…
– У них, видимо, в каждой эпохе своя агентура, – подумалось Александру. Эту его мысль моментально уловили и сказали: – да, конечно. Но мы это делаем с чисто научными целями.
– А в последующие после вас эпохи вы проникаете?
– Только таким же путём, как Вы – в нашу.
– И насколько глубоко? – продолжал любопытствовать Александр.
– Любопытство – не порок, – ответили ему, – но, поверьте, о последующих временах мы не знаем почти ничего определенного: их обитатели неукоснительно заботятся об этом. Побывавшие "там" обычно ничего не помнят – даже века! Остаются лишь следы на уровне эмоций, которые чаще всего положительны. Но это вовсе не значит, что "там" всё хорошо! Вам ведь у нас тоже нравится, а нам у себя – как когда… И Вы достаточно сообразительны, чтобы понять: если придется вернуть Вас "домой", то потребуется и стереть из Вашей памяти все "лишнее"…
– Да, я понимаю, – сказал Александр не без грусти.
– Ну вот, кажется, и договорились, – с явным облегчением произнес беседовавший с ним человек. (Александр затруднялся определить для себя его статус: по представлениям его эпохи, это был чиновник, но такое наименование не считалось особенно лестным у людей его эпохи.) "Официальное лицо" – да, пожалуй, но держалось это самое "лицо" вовсе не столь официально, как это было принято в его время: в разговоре ощущалось нечто чисто человеческое, не официальное… – Он, возможно, искренне озабочен моей судьбой, – подумал Александр с затеплившимся чувством благодарности к этому явно приятному для него человеку. Может статься, мы могли бы сделаться приятелями…
