— Нет, Сэм, выкладывай всю свою историю, ничего не скрывая.
Сэм, вздохнув, начал тихим, старческим голосом:
— Видишь ли, Энн, у меня никогда и не было никакой работы.
Энн, покачав головой, опять закрыла глаза, покрепче прижалась спиной к спинке дивана.
— Боже мой, — бесстрастно промолвила она, — что происходит в этом доме? Боже мой!
— Ну, теперь тебе все известно, Энн.
— Но ведь каждую субботу за последние четыре недели ты приносил домой по двадцатидолларовой бумажке, Сэм. Как объяснить такое?
— В том-то и вся разница. Я принес домой в общей сложности восемьдесят долларов. По-моему, вполне достаточно.
— Расскажи мне все без утайки, Сэм. Я живу с тобой вот уже двадцать четыре года, и ты еще ни разу не рассказывал мне всего до конца. Обязательно что-нибудь, да скроешь. Вот теперь давай, все рассказывай.
— Зачем зря тебя волновать.
— Ничего, Сэм, — Энн улыбнулась, — поволнуй меня немного, поволнуй. Я не боюсь.
— Деньги я занимал. Утром в понедельник пошел на работу. Я тебе не лгал, Энн. Бродский велел, чтобы я явился на работу.
— Ну и что произошло?
— Племянник жены Бродского в тот день приехал из Буффало без пенни в кармане. Этот вшивый Бродский! В двадцать шестом году я позволил ему заработать двадцать тысяч долларов!
— Но я ведь испекла пирог в тот понедельник, чтобы отпраздновать нашу годовщину. Разве ты забыл?
— А разве я виноват, что племянник жены Бродского явился тогда из Буффало?
— Никто тебя и не винит, — Энн открыла глаза и подалась к мужу, — сидит на своем стуле как нашкодивший маленький, толстый мальчик (только волосы седые), который рассказывает, как ему удалось спереть у матери из кошелька двадцатипятицентовик. — Но почему ты тогда ничего мне об этом не сказал?
— Мне не хотелось причинять тебе боль, Энн, честно, — объяснил жалостливым тоном Сэм. — Тебя ведь и так многие обижают. Я стараюсь этого избегать, если мне удается. Можешь мне верить.
— Если помнишь, в тот понедельник вечером ты разрешил Сюзн выйти замуж за Эдди, — ты пообещал, что будешь теперь целиком нас обеспечивать, и ей больше не придется каждую неделю приносить матери свою зарплату. Может, ты уже забыл об этом?
— Конечно нет! — с раздражением ответил Сэм. — Еще чего! Зачем постоянно напоминать мне об этом?
— Почему ты так поступил, Сэм?
— Сюзн уже взрослая, ей нужен собственный дом, свое хозяйство.
— Мы все знаем об этом, Сэм. Не беспокойся зря — знаем.
— Нельзя допускать, чтобы она содержала нас. Это нечестно. Всякий раз, когда наши взгляды сталкиваются, я вижу по ее глазам, как ей хочется избавиться от нас, съехать с нашей квартиры. Я слышал, как однажды, после свидания с Эдди, ночью, у себя, она горько плакала. — Сэм уставился на свою шляпу, отмечая на ней пятна пота. — Ну, тогда я и подумал: пора ей замуж, сколько можно терпеть такое положение в доме? И не надо ей мешать.
— Но теперь, когда у тебя снова нет работы, Сэм, — терпеливо рассуждала Энн, — выходит, ей снова придется нас содержать?
— Не будем сейчас говорить об этом, — попросил Сэм, вставая со стула. — Мне бы прилечь…
— Так придется ей содержать нас или нет? Ну-ка, отвечай, не увиливай!
— Думаю, что да.
Энн, удивленная, качала головой.
— И у тебя хватило духа сказать ей, что ты имеешь работу и она может осуществить что задумала — выйти замуж! А ведь ты все лгал, Сэм. Прекрасно знал, что ты безработный и тебе вновь придется висеть у нее на шее. Ах, Сэм, Сэм…
— Да я думал, что недели через три-четыре найду работу, — оправдывался Сэм, расхаживая взад и вперед по комнате на своих коротких, детских ножках. — У многих-то ведь работа еще есть. Говорят, времена меняются к лучшему. Рузвельт работает в Белом доме не покладая рук…
— «Рузвельт»! — горько засмеялась Энн. — Замолчи, Сэм, замолчи, ради Бога!
— Ну и что мне прикажешь делать? — бросил ей Сэм с вызовом. — Скажи-ка! Может, мне лечь и умереть?
— Кто дал тебе в долг эти восемьдесят долларов, Сэм? И где ты нашел такого дурака?
— Какая разница? — отвернулся от нее Сэм. Подошел к окну, выходящему на улицу, и смотрел, как сгущаются вечерние сумерки и крошечными точечками зажигаются во всем городе огоньки.
